Энн Райс - Лэшер Страница 87

Моя мать заливалась слезами, отводила от меня взор и брезговала даже прикоснуться ко мне. Она говорила без умолку – я знал, что она говорит по-английски. Мать твердила, что Бог наказал ее за совершенные прегрешения, наслал кару и на нее, и на короля, ее супруга, и что все их мечты пошли прахом. Да, я был наказанием, посланным с небес, – размеры мои и пропорции тела, отнюдь не свойственные новорожденному дитяти, со всей очевидностью свидетельствовали о том, что королева родила монстра. Человеческое существо не могло иметь при рождении подобное обличье.

Что еще я знал при рождении? Пожалуй, лишь то, что обретаю плоть не в первый раз. Я вновь вернулся в мир, уже мне знакомый. Затянувшееся путешествие снова завершилось прибытием в удобный и безопасный порт. Я был счастлив.

А еще я знал, что сейчас многое зависит от меня самого.

Я попытался успокоить мать, открыв, что способен говорить. Сообщил, что вдоволь напился ее молока. Сказал, что теперь могу уйти и самостоятельно отыскать себе пропитание – молоко или сыр. Заверил ее в том, что помогу ей избежать опасности. Ради спасения матери, сказал я, мне следует незаметно исчезнуть из дворца, так, чтобы никто из его обитателей меня не увидел.

Мать моя лишилась дара речи, услышав, что с губ моих слетает не только членораздельная, но и разумная речь. Она была поражена, убедившись, что гигантский новорожденный обладает хитрым и изворотливым умом, отнюдь не свойственным младенцу. Вскочив с кровати, она сквозь слезы смотрела на меня с невыразимым изумлением. Потом мать протянула вперед свою левую руку, и взору моему открылась ведьмина метка – шестой палец. Мне было известно, почему я пришел в этот мир через ее чресла. Это случилось благодаря тому, что она ведьма. Но подобно всем другим матерям, способствовавшим моему рождению, она ни в чем не была виновата. Я знал также, что мне необходимо как можно скорее покинуть дворец и отыскать горную долину.

Далекая долина представала мне в видениях – туманных, размытых и неясных. По изменчивости и непостоянству эти видения можно было сравнить лишь с горным эхом. «Что это за долина?» – постоянно задавался я вопросом. И не находил ответа. Однако оставаться далее во дворце было слишком рискованно. Внезапно видения мои обрели отчетливость. Теперь я увидел круг, сложенный из камней, в пределах которого стояли люди. Внутри людского круга находился новый каменный круг, затем вновь круг, образованный стоящими людьми, – и так до бесконечности. Все эти круги вращались, и из них доносился звук, подобный пению.

Но, лишь мелькнув перед моим внутренним взором, картина эта исчезла.

Я сообщил матери, что пришел из горной долины и должен немедленно вернуться туда. Она же, горестно воздев руки, прошептала имя моего отца, Дугласа из Доннелейта. Потом она приказала служанкам отыскать Дугласа, который в это время находился при дворе, и привести его к ней. Едва слышным шепотом она произнесла какие-то признания, смысл коих остался неясным для меня. Если мне не изменяет память, она говорила о ведьме, совокупившейся с колдуном, о том, что Дуглас стал самой страшной ее ошибкой. Пытаясь подарить королю долгожданного наследника, она погубила себя.

Мать вновь упала на кровать и едва не лишилась чувств.

Через маленькое окошечко в двери, ведущей в потайной коридор, служанки передали записку тому, кого ждала мать. Меж тем повивальная бабка сообщила придворным, толпившимся в коридоре, печальную новость: исход родов королевы оказался неблагополучным и ребенок появился на свет мертвым.

Оказывается, я мертв! Услышав это, я не мог сдержать смех, негромкий, заливистый смех. Смеяться было чрезвычайно приятно – так же приятно, как дышать и сосать молоко. Однако фрейлины королевы, услышав мой смех, переполошились еще больше. Я должен был родиться в любви и радости, однако все вышло совсем иначе.

Голоса за дверью провозгласили, что король желает увидеть своего новорожденного сына.

– Пожалуйста, оденьте меня, – взмолился я, – поторопитесь. Я не могу более оставаться нагим и беззащитным.

На этот раз служанки королевы с радостью исполнили мою просьбу. Через тот же потайной ход было передано распоряжение принести необходимую одежду.

Я не имел понятия о том, как мне следует выглядеть. Никогда не видел ничего подобного костюму, который был мне доставлен. Чем больше я смотрел на фрейлин и служанок, на повивальную бабку и на свою мать, тем отчетливее понимал, что за время моего отсутствия в этом мире все вокруг изменилось до неузнаваемости.

«Изменилось по сравнению с чем?» – можете спросить вы. Вопрос останется без ответа, ибо я его не знаю. Итак, меня поспешно облачили в костюм из зеленого бархата, принадлежавший самому высокому и худому из всех королевских придворных. Рукава украшала богатая вышивка. Короткая накидка была отделана меховой опушкой. На меня надели также позолоченный пояс, камзол с короткими полами и узкие штаны в обтяжку – натянуть их было трудно, ибо ноги мои оказались слишком длинными.

Взглянув на собственное отражение в зеркале, я подумал: «Превосходно!» Несомненно, я отличался редкой красотой, в противном случае страх, овладевший фрейлинами и служанками, был бы еще сильнее.

Мои темно-каштановые волосы еще не доставали до плеч, но были уже довольно длинны и росли с поразительной быстротой. Карие мои глаза своим ореховым оттенком напоминали глаза матери. Я надел отороченную мехом шляпу, которую подали мне служанки.

Взглянув на меня, повивальная бабка, охваченная благоговейным восторгом, повалилась на колени.

– Вот он, наш принц! – воскликнула она. – Вот он, наследник, о котором так мечтал король!

Другие женщины лишь испуганно качали головами, пытаясь ее успокоить. Они твердили, что произошло нечто невероятное и мне не бывать наследником. Меж тем мать моя, метаясь на подушках, издавала горестные вопли, призывая собственную свою мать, сестру и всех, кто когда-либо любил ее, и сокрушаясь о том, что все они теперь с отвращением отвернутся от нее. Смерть – единственное и желанное избавление, твердила она, рыдая. Не будь самоубийство смертным грехом перед Господом, она покончила бы с собой.

Но каким образом мне выбраться из дворца, подумал я. Что станется с матерью? Участь ее тревожила меня. Разумеется, она не любила меня, считала свое дитя монстром, однако я не мог платить ей ненавистью. Я знал, кто я такой, знал, где мне надлежит быть и какой удел мне предстоит. Мне было открыто все. Я знал также, что мать моя несправедлива ко мне и я не заслужил столь неприязненного отношения. Однако я не был способен выразить свои ощущения словами или объяснить, на чем они основаны. Несмотря на отвращение, которое выказывала ко мне мать, я хотел лишь одного: защитить ее.

Мы – я и все эти женщины – стояли в спальне, освещенной множеством свечей, под низкими темными потолками. Повивальная бабка постепенно успокоилась. Восторг, сиявший в ее глазах, потух. Теперь она разделяла общее мнение: чудовищного выродка необходимо тайком убрать из дворца и уничтожить.

Уничтожить! Это слово было мне слишком хорошо знакомо. «Но на этот раз все будет иначе, – решил я. – На этот раз я не намерен сдаваться так легко. Я не дам себя уничтожить. Прежние уроки не прошли для меня даром. И я во что бы то ни стало сохраню свою жизнь».

Но вот отворилась потайная дверь, и в опочивальню вошел мой отец, Дуглас Доннелейт, рослый мужчина с длинными спутанными волосами. Одет он был с подчеркнутой небрежностью, тем не менее внешность его несла на себе очевидную печать благородства.

Все это время Дуглас находился во дворце и, получив тайную весть от королевы, поспешил на ее зов. Когда он вошел в спальню и увидел меня, лицо его выразило крайнюю степень изумления. Однако то был вовсе не ужас, который я наблюдал на лицах окружавших меня женщин. В глазах моего отца я различил проблеск родительских чувств, гордости – и даже благоговения.

– Так вот он, Эшлер, который рождается вновь и вновь, – прошептал Дуглас.

Я заметил, что у него карие глаза и каштановые волосы. Значит, внешне я пошел не только в свою несчастную мать, но и в отца. Оказывается, мое имя – Эшлер! Я ощущал, как новость – а для меня это известие было новостью – проникает в глубины моего сознания. Отец меж тем заключил меня в объятия и покрыл поцелуями. Я чувствовал себя на вершине блаженства. Но стоило мне взглянуть на убитую горем мать, как из глаз моих хлынули слезы.

– Отец, мне нельзя здесь находиться, – произнес я. – Этот дворец мне враждебен. Мы должны покинуть его без промедления.

И тут я осознал, что более ничего не знаю ни о своем отце, ни о себе самом. Но в то же время я, как уже было сказано, с рождения обладал неким знанием. То было чрезвычайно странное знание, пришедшее неведомо откуда, непоколебимое, существовавшее вечно.

Отец не нуждался в моих указаниях. Он тоже был встревожен. Он знал, что нам следует бежать.