Марина Андреева - Ведьмина книга Страница 9

Всё это было слишком странным. Нервы были на пределе, хотелось бежать прочь. Подальше от этих людей, этого места. В голове не укладывалось, что Клавдия — это обнимающая Машу сухонькая старушка, а не похожая как две капли воды на «сестрицу» из снов девушка, стоящая чуть поодаль. Гостья терялась: как себя вести. Пожилая женщина одновременно ощущалась и чужой, и родной.

Ни с того, ни с сего в памяти пронеслись события последней ночи. Вопреки обыкновению, сон напоминал кошмар: Маша или, точнее, Варя оказалась подло заперта в деревянной церквушке, которую облили керосином и подожгли ненавидящие её местные кумушки. Сначала девушка металась в ужасе, голосила что было сил, но никто и не думал прийти на помощь. Едкий дым щипал глаза, заставлял свою жертву выворачиваться наизнанку в приступах удушливого кашля. И вдруг страх ушел, уступив место гневу. Сквозь шипение быстро схватившейся древесины, донеслись раскаты грома, завывание ветра, двери церквушки, словно снесенные мощным тараном, слетели с петель, а на улице, неумолимо туша пламя, бушевал невиданный по силе ливень. Стоило покинуть удушливый плен, и стихия начала утихать. Едва отдышавшись, девушка из последних сил поплелась к дому, откуда несколько дней не выходила. Но никто её больше не тревожил, попритихли бабоньки местные. А когда она наконец-то вышла из дома и направилась к берегу озера, царящую вокруг тишину разорвал звук выстрела. Щемящая боль пронзила спину. Рука коснулась груди и окрасилась кровью. Варя ощущала, как жизнь капля за каплей вытекает из неё. Обида накатила, заслонив собой все чувства. «За что? Я никому не желала зла. Мечтала о любви… ну что ж, я по вашей воле жить не буду, и вам тогда не жить!» И мир уплыл, и вновь вернулся. Больше не существовало боли, запахи исчезли, остались картинки, мысли, звуки и обида, которой не было прощения. Маша проснулась утром в холодном поту, и откуда-то пришло понимание: снов больше не будет, только реальная жизнь.

Девушка, вспомнив Витины слова про фото, обежала взглядом бедно обставленную, но уютную комнатушку. Между окнами обнаружилась рамка с десятком фотографий. Мягко отстранив не прекращающую причитать старушку, Маша подошла ближе и присмотрелась. Забыв спросить разрешения, она сняла рамку со стены и вытащила фото своего двойника.

— Мы на удивление похожи, — гладя изображение, произнесла она и столкнулась взглядом с ничего не понимающей светловолосой. — Но я не Варвара, то есть: днём я — это я, ночью — она.

Белокурая внучка Клавдии непонимающе переводила взгляд с бабушки на гостью.

— Да, да, девочка, прости. Конечно же, ты не она. Но в тебе её часть, я чувствую. Твою мать звали Леной?

— Откуда вы знаете, что её уже нет?

— Чувствую. Но ты не ответила.

— Да.

— Значит, выжила-таки, продолжила Варькину линию. Молодца… тебе двадцать пять, наверное?

— Да.

— Мать родами умерла во столько же?

— Но откуда…

— Сны-то вспомни, того гляди поймешь.

— Вы ведьма?

— Ну… зачем так? Сама такая же. Не случайно Варя тебя в наши места заманила, сама б ты дорогу не нашла. Вокруг тебя зло вертится. Да и тут сейчас нечисто… ой, нечисто. Да что же я? Вы знакомьтесь, что ли? — зачастила старушка и умолкла в ожидании.

— Маша, — после неловкой паузы робко произнесла девушка.

— Ну вот и чудно. Меня ты и так знаешь. А это Светланка, внучка моя. Дочка-то замуж за военного выскочила, да вот не повезло, как и большинству женщин из нашего рода… жизнь малышке дала, а свою потеряла. А отец колесит теперь по всей Руси, а Светка здесь, у меня. Не дело девке по временным квартирам мотаться, да и мне старой — подспорье, — продолжала старушка, а бросив взгляд в окно, добавила: — Машину-то отгони, а то всю дорогу перегородила. Не дай боже, зацепит кто. А я пока чаек заварю. На травках. Сама собирала. Светка, комнату гостье приготовь. Нече стоять, рот разинув.

Маша, как загипнотизированная, вышла на улицу, села за руль, перепарковала машину и вернулась в дом, где уже витал аромат свежезаваренных трав.

— Я словно чувствовала, что гости у нас будут, — причитала Клавдия, — с вечера тесто поставила, а с утречка уже и пирогов напекла. Да ты не жмись по углам, словно чужая. Кровинушка ты наша…

— Кровинушка? — растеряно повторила гостья.

— Да ты присаживайся, я побаю. Светка вон тоже глазами хлопает.

Вскоре все трое удобно устроились за старым колченогим столом со старомодной скатертью ручной вязки, покрытой прозрачной клеёнкой. На деревянной подставке парил старый с отбитой местами эмалью чайник, сахарница, чашечки, блюдца, пиалы с медом и каким-то вареньем, пироги.

— Так вот, — разлив по чашкам, начала своё повествование пожилая женщина. — Жили мы со старшей сестрой, Варькой, неподалеку возле озера. Пришли военные, кого просто выгнали с насиженных мест, а особо упертых истребили. Мать-то уже схоронили тогда, а отца куда-то угнали. Мы с Варькой девками малыми ещё были, и нас не тронули. Какое-то время жили вдвоём. Потом приблудился беглый старик священник, а следом народ эшелонами в наши края подался. Кто-то семьями, но больше бабы одинокие или с детьми. Занимали заброшенные дома, да и обживались помаленьку…

— Я-то тут причем? — не выдержала Маша.

— А ты наперед не забегай. Слушай, коль старшие говорят, — упрекнула девушку рассказчица. — Жили поначалу дружно. Да и не до раздоров было. Легко ли хозяйство с пустого места налаживать? Мы чем могли помогали. Кому по первости молочка, кому яйца. Хоть и малые были, а скотину сами содержали. Священник нам посильно помогал, помнится. Иногда у кого дитё захворает, или роды принять надобно, так Варька, не боясь пересудов, всё делала. И за хворой скотиной смотреть приходилось. Травы для отвода глаз использовала. Не нужны они ей были, да иначе суеверные, несмотря на доброту и помощь, вообще на костер отправили бы. Рискованно это было, но коли люди просят, как отказать? А потом приехали партийные. Ячейки создавать, совхоз организовывать. В то время Варька бурным цветом расцвела и о любви всё мечтала, о единственном, неповторимом. Да только где ж ему взяться, коль на деревне баб в пять раз больше, чем мужиков? Так вот один партийный припугнул её, мол, или… — старушка сделала многозначительное лицо, — или отдам под трибунал и тебя, и сестру. Поглумился и укатил восвояси, а Варька-то хворой себя почуяла. Как поняла она, что ребенок у неё будет — руки на себя наложить хотела. Мы со священником на силу её утихомирили. Но она всё одно толковала: грех на душу возьму, а его выродку всё равно жизни не дам. Благо понесла она в начале лета, беременность в тайне удалось удержать. К осени Варька больной сказалась и в селение не выходила. А с холодами ничего не видно под одёжей стало. Родила она в середине марта, да тут же хотела дитя жизни лишить. Да только родилась девочка, да такая милая, что у неё рука не поднялась. Варя ей даже имя дала — Елена. На том всё и кончилось, видеть дитя она не желала. Тогда священник увёз куда-то малышку. Сказал, что в приют сдал. А мужики как почуяли, что она теперь не девица, а женщина, и как с цепи сорвались. Бабы вызверились и месть затеяли. Не стало Варьки.