Брайан Ламли - Из бездны — с Суртсеем Страница 9

Прихватив с собою дневник, я выбежал из комнаты. В голове моей царила одна-единственная мысль. Что бы уж там ни думал про себя Джулиан, я обязан остановить его. Джулиановы изыскания один раз уже поставили его здоровье под угрозу: как знать, а вдруг во второй раз излечение окажется невозможным? Если с ним приключится новый приступ, чертовски вероятно, что здравый рассудок к Джулиану так и не вернется.

Едва я неистово замолотил в подвальную дверь, Джулиан открыл мне — и я в буквальном смысле слова ввалился внутрь. Ввалился, да, — выпал из мира разумного в сумасбродное, чуждое, кошмарное измерение, с каким в жизни не имел дела. Того, что я увидел, мне не забыть до самого смертного часа. Посреди подвала пол расчистили, и в самом центре жирными красными меловыми линиями начертали какой-то огромный и явственно недобрый символ. Я видел его и прежде — в тех книгах, что ныне были уничтожены, — и, вспомнив прочитанное, содрогнулся от отвращения! В одном из углов высилась гора пепла — все, что осталось от Джулиановых многочисленных записей. Поверх нескольких кирпичей горизонтально крепилась старая железная решетка с явственными следами копоти. По стенам, начертанные зеленым и синим мелом, вились зашифрованные письмена, в которых я опознал кощунственный код Нихарго, и в воздухе нависал густой запах благовоний. Вся атмосфера казалась пугающе нереальной — ни дать ни взять ожившая картина из Элифаса Леви, настоящее логово чародея и колдуна! Я в ужасе обернулся к Джулиану — как раз вовремя, чтобы заметить, как он занес массивную железную кочергу и, широко размахнувшись, целит прямо мне в голову. Но я и пальцем не пошевельнул, чтобы ему помешать. Я просто не мог — ибо он снял очки, и при виде его кошмарного лица я застыл недвижно, точно глыба полярного льда…

Сознание возвращалось медленно — я точно поднимался к поверхности из глубины мертвого, темного моря. Выныривал, расталкивая косяки черных как ночь пловцов, рвался к внешнему миру, где океанскую зыбь тускло подсвечивал оранжевый отблеск заходящего солнца. По мере того как пульсирующая боль в голове утихала, зыбь превратилась в рисунок на моем пиджаке в тонкую полоску, но оранжевое свечение не угасло! Мои надежды на то, что все это было лишь ночным кошмаром, тут же развеялись в дым, ибо едва я осторожно приподнял от груди голову, моему недоверчивому взгляду вновь медленно открылась вся комната. Слава богу, Джулиан стоял ко мне спиной — и лица его я не видел. Если бы в эти первые минуты просветления я хоть мельком снова увидел перед собою эти адские глаза, то наверняка опять потерял бы сознание.

Теперь я рассмотрел источник оранжевого отсвета: на горизонтальной решетке ярко пылал огонь, а кочерга, повергшая меня на пол, лежала одним концом в самом сердце пламени, и красное каление на глазах распространялось по металлу все выше, к деревянной ручке. Глянув на часы, я обнаружил, что пролежал без чувств много часов — дело близилось к полуночи. А также одного взгляда хватило, чтобы понять, что сижу я в старом плетеном кресле и к нему привязан — я видел веревки. Я напряг мышцы и не без удовлетворения убедился, что путы не слишком туги и слегка провисают. До сих пор мне удавалось не думать об изменениях в чертах Джулиана, но вот он повернулся ко мне — и я собрался с духом и приготовился к неизбежному шоку.

Лицо его превратилось в бесстрастную белую маску, на которой горели холодным злобным огнем неописуемо чуждые глаза! О, эти глаза! Клянусь всем, что мне дорого, они вздулись в два раза больше положенного — эти выпуклые, однородно-алые глаза навыкате налились холодной, отчужденной враждебностью.

— А! С возвращением, дорогой братец. И что ты на меня пялишься? Неужто лицо мое так чудовищно? Позволь тебя заверить, тебе оно и вполовину не так омерзительно, как мне!

В моем одурманенном, онемелом мозгу забрезжила чудовищная правда — или то, что я счел за таковую.

— Темные очки! — задохнулся я. — Неудивительно, что ты не снимаешь их даже ночью. Ты не можешь и допустить, чтобы кто-то видел эти страшные проявления глазной болезни!

— Глазная болезнь, говоришь? Нет, твои рассуждения верны лишь отчасти. Да, мне приходится носить очки — чтобы себя не выдать, а это, поверь мне, очень не понравилось бы тем, кто меня послал. Ибо Ктулху, что скрывается под волнами на другом конце мира, уже возвестил господину моему Отууму о своем недовольстве. Они говорили через сны, и Ктулху разгневан! — Джулиан пожал плечами. — Кроме того, я и сам в очках нуждался: эти мои глаза привычны прозревать глубинные бездны океана! Этот ваш мир поверхности поначалу был для меня сущей мукой, но теперь я к нему попривык. Как бы то ни было, я не собираюсь задерживаться здесь надолго, а когда я уйду, я заберу это тело с собой, развлечения ради. — И он презрительно ткнул себя пальцем в грудь.

Я знал: то, что брат говорит, неправда и правдой быть не может, я взывал к нему, умоляя признать собственное безумие. Лепетал, что современная медицина-де наверняка сумеет вылечить его глаза, что бы уж с ними ни случилось. Но слова мои заглушил его холодный смех.

— Джулиан! — заклинал я.

— Джулиан? — отвечал он. — Джулиан Хотри? — И он склонился надо мною, так что его чудовищное лицо оказалось едва ли не в нескольких дюймах от моего собственного. — Или ты слеп? Я — Пеш-Тлен, маг глубинного Гелл-Хо, что на севере!

И он отвернулся, предоставив моему смятенному разуму складывать душераздирающие детали в чудовищное единое целое. Миф Ктулху — достопамятные фрагменты из «Cthaat Aquadingen» и «Жития святого Брендана» — Джулиановы кошмары, «теперь, как и встарь, они могут контролировать сны». Пересадка разумов — «они поднимутся» — «через его глаза в моем теле» — гигантские боги, затаившиеся в океанских глубинах, — «он станет расхаживать по Земле в моем обличье» — подводные пертурбации у побережья Гренландии! Глубинный Гелл-Хо на севере…

Господи милосердный! Неужто такое бывает? Возможно ли, что в итоге итогов это все — не просто-напросто фантастическая галлюцинация Джулиана, а невообразимый факт? Кто предо мною? Неужто он — или оно — действительно смотрит на мир глазами чудовища со дна моря? А ежели так — значит, чудовище управляет его разумом?

После того на меня накатило не безумие, нет, — безумие пришло позже! — скорее, все мое существо протестовало, отказываясь принять неприемлемое. Не знаю, как долго находился я в этом состоянии, но чары разом развеялись с первым, отдаленным ударом часов: пробило полночь.

При этом дальнем звуке в голове у меня разом прояснилось, а глаза твари по имени Пеш-Тлен вспыхнули еще более противоестественным огнем, и он торжествующе улыбнулся — если то, что он проделал со своим лицом, можно назвать улыбкой. При виде этой гримасы я понял: грядет нечто страшное — и рванулся, пытаясь высвободиться. И удовлетворенно отметил, что путы ослабли еще больше. Оно — это существо — между тем отвернулось от меня и вынуло из огня кочергу. Пока вдали часы отбивали двенадцать ударов, оно воздело руки, вычерчивая в воздухе странные знаки кончиком раскаленной докрасна кочерги, и затянуло не то песнь, не то заклинание настолько гнусное с его нестройными, пронзительными диссонансами, что от этих интонаций у меня душа ушла в пятки. Казалось невероятным, что все эти урчания, взрыкивания, посвисты и шипения поразительно свободно исходят из глотки человека, которого я называл братом, — неважно, какие уж там силы ни управляли бы его голосовыми связками. Но фантастика или нет, да только я это слышал своими ушами. Слышал? Более того, когда безумная какофония сошла на нет и оборвалась на высокой, пронзительной, визгливой ноте — я увидел результат!