Сергей Болотников - Новелла о туманном лодочнике Страница 9

А Спицын выпал и полусна. В котором он продолжал уверенно править автомобилем. И долго не мог понять, что же все-таки изменилось? Вроде все тоже самое — ночной лес, луна сверху, хоровод теней, уже не пугает. Потом он понял, сзади на него смотрела темнота. Ободряющего и создающего чувства защищенности от яркого света сзади больше не было. Как не было и самого света. Как не было, собственно и самого Коршунова. — Коршунов? — сказал Спицын темноте за окном, потом выругался и включил рацию. Помехи, далекая песня, пьяные голоса, бормотание. — Коршунов, ты меня слышишь? Коршунов! Помехи. Одна песня сменилась с другой — радиохулиганы развлекались вовсю. — Коршунов… — повторил Спицын уже без особой надежды. Напарник исчез. Неизвестно как и когда, но исчез. Это пугало, а еще больше это бесило, да так, что охотник чуть не ударил микрофон рации о приборную доску. Лодочник — все его шутки. Туманная тварь. Он затормозил, вышел из машины с фонарем, обозревая окрестности. Посетил назад — пустая тропа со следами протекторов. Одними следами. Тишина. Hе отзвука от двигателя, только шум в кронах деревьев. Чвак — с глухим звуком на тропу бухнулась огромная жаба. С человечью голову, красными, ядовито выглядящими бородавками на спине и с голубыми, нежно смотрящими глазами. Секунду жаба пялилась на охотника, а потом не торопясь запрыгала в его сторону. Спицын вернулся к машине, взял ружье и с ходу выстрелил в жабу. Та, издала некий булькающих звук, а потом взорвалась как миниатюрный вулкан. Спицын только плюнул. Часы показывали 2:50 — короткая летняя ночь подходил к концу, а он так и не нашел лодочника, потерял напарника, остался один посреди угрюмого ночного леса. С дымящимися останками жабы на тропе позади. — Тварь, — сказал Спицын. Что делать он решал не долго. Искать Коршунова было бесполезно, что-то подсказывало, что он, возможно уже не живой. Возвращаться по той же тропе? Ничего он там не найдет, безнадежно все, значит, остается идти дальше по этой огромной дуге, одним своим концом входящей в поле. Остается идти дальше и искать вырвавшегося призрака. И постараться забыть Коршунова… — Слышь ты тварь!!! — заорал Спицын, что было сил, и сник. А потом быстро сел в машину и погнал прежним маршрутом, подвеска жалобно скрипела и ходила ходуном. Hо водитель уже не заботился о ее целостности.

Гнал бездумно, кидал по сторонам испуганные взгляды. Сбивал маленькие деревца, подпрыгивал на ухабах. А потом стремительно вылетел на чистую ровную поляну. Деревья расступились так резко, что он даже опешил на мгновение, а потом резко нажал на тормоза. Машина остановилась, качнулась, по днище в высоких, одуряюще пахнущих, травах. Те слегка покачивались под ночным ветром, скребли по днищу как сотни маленьких слабеньких ручонок. Спицын ухмыльнулся, снова заглушил двигатель. Сверху светила луна, уже не резко, а скорее умиротворенно, красиво подсвечивая верхушки угрюмых елей и луговую траву, создавая впечатление серебряного прилива. Опушка была маленькая, даже крохотная, и совсем недалеко пара мощных, основательных елей знаменовали ее окончание и начало леса. Там же лунный свет обрывался, и казалось, в конце опушки стоит исполинский черный барьер. Полянка была гладкая ровная, словно созданная для какой то особой цели. Так собственно и было. Посреди гладкого круга луговой травы возвышалось капище — грубый круг из каменных монолитов. Камни были стары, и хлипкие деревца вырастали тут и там из крошащегося гранита. Посреди круга чернело единственное темное пятно, среди этого серебристого колыхания, похоже на старое кострище. К самому высокому и наиболее побитому непогодой камню прислонялся квадратный силуэт, имеющий неприятное сходство с поставленным на попа гробом. Hо Спицын то знал, что это на самом деле. Никакой это не гроб, а просто очередной старый баркас. Та же плоскодонка. Навидался они их за последнее время. И капище это было посвящено понятно кому. Разумеется лодочнику и только лодочнику. Охотник вышел из машины и подошел к кругу камней, уже не обращая внимания на ночной лес вокруг. Внимательно вгляделся в баркас. Тот был старый, даже старее того, что висел под деревом в лесу. Старое дерево высохло и разошлось. Краска, если она была, давно уже обсыпалась, и теперь лодка стала похожа на главную часть в погребальных обрядах. Hе хватало только креста намалеванного на крышке, она же днище баркаса. Спицын покачал головой. Ему показалось, что это сходство было придано лодке специально. Далеко в лесу завыл волк, а потом к нему присоединилось еще несколько, но человек даже и ухом не повел. Вместо этого он сделал несколько шагов к кострищу. В кострище нашлись кости — старые, хрупкие кости. Рассыпающиеся белым порошком. Черные, обгорелые, слишком тонкие и явно принадлежащие мелким лесным животным. А вот этот череп, он вытянутый с остатками рогов, от какой то домашней скотины. Может быть козы или овцы. Вот этот, с зубами, явно собачий, может быть из тех, что похитили из деревни. А вот у этого в зубах старые пломбы, и череп этот человеческий. Кто их тащил сюда и сжигал? И как сжигал, убив перед этим, или прямо так, живьем? Спицын резко поднял голову и увидел стоящий совсем рядом баркас. Казалось, трещины на старом дереве складываются в ехидное и желчное лицо, что криво улыбается ему, одновременно сверля пустыми дырками от сучков там, где должны быть глаза. Лицо лодочника, он всегда так представлял его себе. Еще тогда, в безопасности, в архивах больших городов. Пустые глазницы, неясные черты лица. Воплощение тумана. Лицо подмигнуло ему. Или это играл причудливо свет умирающей луны. Неважно. Спицын отступил на шаг, поднял ружье и выстрелил в самую середину баркаса, в эту ненавистную ухмыляющуюся рожу. Заряд крупной дроби, почти картечи выдрал в дряхлом дереве исполинскую дыру, доски безобразно разошлись, на ходу теряя крепления. Баркас сложился пополам исходя древесной трухой, а потом его верхняя часть бесшумно ухнула в траву. Нижняя осталась торчать, как гнилой зуб с обломанной коронкой. Охотник немного постоял, потом его взгляд уперся в кострище. — Огоньку тебе, — пробормотал Спицын, и пошел назад, к машине — будет тебе огонек. — Будет… — бормотал он, доставая из багажника канистру с высокооктановым бензином. — Будет, — повторил он, разливая едко пахнущий бензин вокруг круга камней и внутри него. Серебристая трава, под бензином теряла свой яркий цвет и поникала темными лохмами. Он вылил почти всю канистру, а потом, вместе с остатками зашвырнул ее к переломленному баркасу, аккурат на пепелище жертвенного костра. — Огонек, — произнес он, задыхаясь от тяжелых паров. Потом сел в машину и подал ее обратно в лес. Достал спички и прошел на середину поляны. Первая спичка не зажглась — так тряслись у него руки. Вторая зашипела, вспыхнула, он подержал ее в руке, а потом уронил в траву, где тут же занялось с характерным хлопком. Яркие змеистые дорожки огня, такие живые в ночи, резво побежали к капищу, всфыркивая и извергая крохотные клубки синеватого дыма. Дождавшись, когда центр поляны вспыхнул единым языком мощного желтого пламени, совершенно скрыв силуэты камней и баркаса, Спицын повернулся и сел в машину, промолвив почти про себя: — Это тебе за Коршунова. Затем он развернулся и погнал в чащу, а позади него два или три литра остававшиеся в канистре мощно рванули, так, что выброс пламени на миг взвился выше деревьев. Капище лодочника мощно полыхало, так, что это даже было замечено с пролетающего над лесом пассажирского самолета — крохотная красная искорка в едином темном массиве. В дальнейшем, огонь разгорелся так, что перешел на окружающиеся деревья и получился маленький лесной пожар с последующим возникновением в лесу крупной проплешины километров так пять в диаметре. Hо не Спицын не Коршунов об этом так и не узнали. Как, впрочем, и лодочник.