С. Сомтоу - Суета сует. Бегство из Вампирского Узла Страница 94

Темнота постепенно рассеивалась. Темница состояла из нескольких этажей, и Дракула был заточен на самом нижнем, ниже уровня моря. Запах пота, мочи и кала смешался с ароматом розового масла и цибетина, редчайшими и дорогими духами. Он доносился с самого верхнего этажа с решеткой вместо крыши, сквозь которую внутрь проникал свежий воздух... Мальчик-вампир растворился в этом прозрачном воздухе; он плавал в нем, взмывал ввысь; а когда он нырнул в темноту дымохода, он словно попал в другой мир.

Он летел вихрем; и уже в самом конце вновь принял человеческий облик. Он стоял во внутреннем дворике, мозаичный пол которого напоминал узор на персидском ковре, только сделанном из фарфора. До него доносился шум моря. Луна освещала белый минарет, возвышавшийся над куполообразными крышами дворца. Откуда-то доносилась музыка – мелодичные переборы ребаба – и чистый голос ребенка, очень похожий на его собственный голос, когда он был еще человеком... ему хотелось заплакать – горько, навзрыд... но он забыл, что такое слезы.

Это была та же самая песня, которую Дракула пел в темнице:

Пусть меня похоронят в родной земле...

Только голос у Дракулы огрубел и охрип в темных застенках; а этот голос был сладким и мелодичным. Он свободно парил над красивыми переливами лютни, барабана и скрипки; Раду прислушался и понял, что там есть еще люди... и они тоже слушают песню, затаив дыхание... И, как всегда, когда он слышал музыку, он пошел за ней, к ней.

Через дворик, по мерцающей под ногами мозаике. Сквозь арки, мимо греческих колоннад, через атриум с фонтанами, разбитыми статуями и соловьями в клетках. В мегарон в эллинском стиле, где на фресках, украшавших стены, изображались не нимфы, боги и богини, а замысловатые абстрактные узоры.

В центре огромного зала стоял мальчик, который пел. Его окружали развалившиеся на дорогих коврах придворные, визири и воины; принц, наследник султана, возлежал на огромном диване, а рядом с диваном сидели четыре обнаженных ребенка, два мальчика и две девочки, крылья из лебединых перьев держались на их спинах при помощи золоченой упряжи – они сидели по четырем углам, словно четыре зверя у подножия трона самого Бога. В самом дальнем углу сидела какая-то женщина, лицо которой скрывала вуаль. Повсюду была еда: фиги, баранина, выпечка из теста, которое было не толще бумаги, яйца, цыплята, сахарная пудра; кебаб, вымоченный в лимонном соке, сладкий чай с мятой. Почему они трапезничали посреди ночи? Или это было какое-то торжество?

Мальчик-вампир стоял в тени, прямо за дверью. Он пришел туда, куда привела его музыка, и его облик вновь изменился. Теперь кому-то он виделся черным котом, кому-то – пятнистым псом, а кому-то – вороном с яркими обсидиановыми глазами. Он проскользнул среди музыкантов и вскочил на колени барабанщика, так поглощенного своей игрой, что тот даже и не заметил вампира. Теперь Раду мог рассмотреть певца. Да, это был другой Раду, настоящий брат Дракулы. Странно только, почему его называют красавчиком. В общем-то самый обыкновенный ребенок. Бледный, словно сама луна; его длинные черные волосы были завязаны в узел. На нем был пышный турецкий наряд: куртка красного шелка, шитые золотом шаровары, маленькая кривая турецкая сабля, сделанная специально для него, с рукоятью, инкрустированной рубинами. Они были совсем не похожи, совсем... впрочем, Дракула столько времени провел в темнице... неудивительно, что он ошибся, приняв вампира за брата... но он дал вампиру имя, и теперь это имя пристало к нему, ведь каждое имя несет в себе частичку магии, а это значит, что теперь они связаны, Раду-вампир и другой Раду, брат Дракулы.

Мальчик закончил песню. Поклонился. Раздались аплодисменты.

– Раду, а ты не знаешь каких-нибудь радостных песен? – спросил принц со своего дивана.

– Нет, принц Мехмет, – ответил певец, – там, откуда я родом, не поют радостных песен, там вообще нет счастливых людей.

Мехмет задумчиво накрутил кончик длинного уса на указательный палец с остро заточенным ногтем.

– Неужели ни одного?

– Откуда, – спросил его мальчик, – быть радости в Валлахии, когда мы с моим братом – пленники Гелиболу?

– Но ведь сейчас рамадан! – сказал Мехмет. – Мы должны пировать. Или я плохо тебя угощаю?

– Лучше, чем моего брата, – ответил Раду.

– А ты дерзкий мальчишка, – воскликнул Мехмет, – но тебе очень идет эта дерзость, и только поэтому я с ней мирюсь. Подумать только, у меня гарем, где сладкие пышечки с похотливыми глазками и гладкими, трепещущими животами только и ждут моей ласки, и превосходные мальчики с дивными упругими попками... их там несколько тысяч... и одному только Аллаху известно, сколько там евнухов... а мое сердце пленил дикий капризный заложник. Но мне нравится быть твоим пленником, что лишний раз подтверждает, что для меня ты – не просто очередной любовник.

Мехмет хлопнул в ладоши. Прекрасная танцовщица вошла в круг, покачивая бедрами. У нее на голове лежала сабля без ножен. Она была совсем юной, ее движения были скованны и неумелы; прервав танец, принц поманил обессилевшую танцовщицу к себе. Он снял саблю с ее головы, внимательно изучил клинок, потом взял апельсин с серебряного подноса, стоявшего у его ног, подкинул в воздух, рубанул его саблей. Апельсин только помялся от удара тупым лезвием. Смех наполнил огромный зал; принц подозвал одного из охранников, огромного негра, снял саблю с его пояса. Снова подкинул апельсин и разрубил его, даже не замахнувшись. Положил эту саблю на голову перепуганной танцовщице и дал знак музыкантам, чтобы они продолжали играть.

Она танцевала. В ее глазах застыл ужас. Каждое ее движение сопровождал вздох толпы. Она скользила по полу. Ее движения становились все увереннее. Ее руки взмыли вверх, и колокольчики на браслетах зазвенели. Зрители улюлюкали в восторге, некоторые бросали ей под ноги золотые монеты. Она танцевала: наклонялась вперед и откидывалась назад. Она даже не вскрикнула, когда сабля соскочила вниз и срубила ей голову. Было слышно, как хрустнули кости. Отрубленная голова откинулась на спину, повиснув на позвонках.

Хлынула кровь. Мехмет смеялся до слез. Кое-кто из придворных нахмурился: негоже так богохульствовать в священный месяц рамадан. Но большинство хохотали вместе с принцем. Может быть, лишь для того, чтобы скрыть свое отвращение? Сабля со звоном упала на кучу серебряных кубков.

И только Раду, певец, повел себя не так, как все остальные. Он вскочил и подбежал к трупу. Кровь все еще хлестала из раны; крылья детей, являвших собой богохульную издевку над херувимами, пропитались кровью, но сами дети продолжали сидеть неподвижно, скованные ужасом. Свежая кровь еле слышно шипела на пылающей коже только что погибшей женщины; мальчик-вампир уже не мог сдерживать голод, настойчиво требующий насыщения; в обличье черного кота он бросился вперед и принялся лакать кровь. Тело женщины все еще подергивалось в предсмертных судорогах. Ее сердце все еще билось.