Натали Голдберг - Человек, который съел машину: Книга о том, как стать писателем Страница 22

Тони Роббинс, который учит людей ходить по раскаленным углям, рассказывал историю о подписании контракта. Каждый раз, когда он приезжал в один городок проводить свои семинары, организатор спорил с ним о цене, графике и так далее. В конце концов Тони решил поменять энергетику этого общения. Он купил водяной пистолет, заполнил его водой и положил во внутренний карман своего костюма стоимостью 1200 долларов. Когда снова возник вопрос о деньгах, он выхватил пистолет и начал стрелять в организатора через его большой письменный стол на десятом этаже офисного здания. Тот был так изумлен, что принялся хохотать, осознав вдруг, что год за годом они ведут один и тот же спор. Он достал ручку и без дальнейших разговоров подписал контракт. В каждом моменте времени есть свежесть. То, что раньше на деловых встречах никто никогда не пользовался водяным пистолетом, не значит, что существует правило, которое запрещает это делать. Прямо сейчас перешагните через свое сопротивление, дайте себе новый толчок и напишите что-нибудь замечательное. Прямо сейчас. Это новый, свежий момент.

Почему я пишу?

«Почему я пишу?» Хороший вопрос. Время от времени задавайте его себе. Каким бы ни был ответ, он не должен заставить вас прекратить писать. Со временем вы обнаружите, что дали на этот вопрос все возможные ответы.

1. Потому что я идиотка.

2. Потому что хочу произвести впечатление на парней.

3. Чтобы завоевать расположение матери.

4. Чтобы отец меня возненавидел.

5. Потому что когда я говорю, меня никто не слушает.

6. Чтобы начать революцию.

7. Чтобы создать великий американский роман и заработать миллион долларов.

8. Потому что я невротичка.

9. Потому что я – реинкарнация Уильяма Шекспира.

10. Потому что мне есть что сказать.

11. Потому что мне нечего сказать.

Роси Бакер из Буддийского центра Сан-Франциско говорит, что «почему?» – это неправильный вопрос. Вещи просто есть. Хемингуэй говорил, что нужно спрашивать «не почему, а что». Дайте настоящую подробную информацию. Оставьте «почему» психологам. Достаточно знать, что вы хотите писать. Пишите.

Однако этот вопрос вполне заслуживает исследования – не затем, чтобы найти одну окончательную причину, а чтобы увидеть, как писательство пронизывает всю вашу жизнь самыми разными причинами. Писательство – это не психотерапия, хотя может обладать определенным терапевтическим эффектом. В психотерапии вы можете выяснить, что заедаете сладостями недостаток любви, и, увидев эту причину, отказаться (если получится) от шоколадных батончиков и горячего шоколада; в писательстве вы не сможете перестать писать, обнаружив, что пишете от недостатка любви. Писательство глубже, чем любая психотерапия. Вы пишете через вашу боль, и даже страдания необходимо записать и отпустить.

На моих занятиях ученики раскрывают болезненные события – смерть отца, развеивание праха умершего ребенка над рекой, потерю зрения. Когда они читают то, что только что написали, я говорю им, что они могут плакать, если потребуется, но все равно должны продолжать читать. Когда один человек заканчивает, мы делаем паузу, а затем переходим к следующему, не потому, что игнорируем страдания – мы признаем их, – но потому, что наша цель – писать. Это возможность взять чувства, которые мы испытывали много раз, высветить их, раскрасить и превратить в историю. Мы можем превратить гнев в ярко-красные тюльпаны, а печаль – в ноябрьские сумерки на старой аллее, полной белок.

В тексте заключена огромная энергия. Чем бы вы ни объясняли свое стремление писать, это не повод отказаться от писательства, а наоборот, возможность проникнуть глубже и обрести ясность. Спрашивайте себя: «Почему я пишу?» или «Почему я хочу писать?» – но не размышляйте об этом. Просто возьмите ручку и бумагу и ответьте на эти вопросы четкими и ясными утверждениями. Они не обязаны быть на 100 % верными, и одна строка может противоречить другой. Можете даже солгать, если это поможет вам двигаться дальше. Если вы не знаете, почему пишете, отвечайте так, как будто знаете.

Почему я пишу? Потому что я всю жизнь держала рот на замке, но втайне я мечтаю о том, чтобы жить вечно и чтобы мои близкие жили вечно. Меня ранит наша недолговечность и быстротечность времени. Даже когда я радуюсь, на краю сознания маячит невыносимая мысль о том, что все это пройдет – что этот «Круассан Экспресс» на углу Хеннепин-Авеню в Миннеаполисе, прекрасном городе Среднего Запада мифической страны Америка, когда-нибудь перестанет подавать мне горячий шоколад. Я перееду в Нью-Мексико, где никто не знает, каково это: быть здесь во внезапном предвечернем свете, сидеть под серебристым потолком, вдыхать тонкий запах круассанов, которые пекутся в духовке.

Я пишу, потому что одинока и иду по миру одна. Никто не знает, что проходит сквозь меня, и, что самое удивительное, я сама тоже этого не знаю. Сейчас, весной, я не помню, как это ощущается, когда на улице минус сорок. Даже в теплом доме чувствуешь, как за тонкими стенами все живое вопит о своей смертности.

Я пишу, потому что я сумасшедшая шизофреничка, я знаю это, принимаю, но должна что-то с этим делать, потому что в дурдом я не хочу.

Я пишу, потому что есть истории, которые люди забывают рассказать, потому что я – женщина, которая пытается прочно встать на ноги. Я пишу, потому что я не знаю ничего ярче и мощнее способности сформировать слово губами и языком или подумать о чем-то, а потом решиться записать это так, чтобы пути назад уже не было. Я пишу, чтобы жить, чтобы найти перспективы в глубине себя, вытащить их наружу и придать им цвет и форму.

Я пишу из-за неспособности понять, что даже любви не бывает достаточно и что в конечном итоге мои тексты могут быть всем, что у меня есть, а мне этого мало. Я никогда не напишу их все; кроме того, временами мне приходится отходить от стола и тетради и поворачиваться лицом к моей собственной жизни. С другой стороны, бывает и так, что только садясь за свою тетрадь, я поворачиваюсь к жизни лицом.

И еще я пишу из-за боли и чтобы справиться с ней, чтобы стать сильнее и вернуться домой – возможно, в единственный настоящий дом, который у меня когда-либо был.

Я написала это в «Круассан Экспресс» в апреле 1984 года. Если бы я писала это сейчас, у меня могли бы получиться другие ответы. Мы пишем в конкретный момент, и наш текст отражает мысли, чувства и обстановку этого момента. Это не значит, что один ответ правильнее другого, – они все правильные.

Когда в вас просыпается зануда, опять заводящий свое: «Зачем ты тратишь время? Зачем ты пишешь?» – просто ныряйте в страницу, заполняйте ее ответами, но не пытайтесь оправдать себя. Вы делаете это, потому что делаете. Вы делаете это, потому что хотите улучшить свой почерк, потому что вы идиот, потому что вас заводит запах бумаги.

Каждый понедельник

Прошлой зимой мы с моей хорошей подругой Кейт каждый понедельник писали вместе. Мы встречались в девять утра и писали до двух-трех часов дня. Иногда она появлялась с какой-нибудь идеей: «Давай напишем о различиях, хорошо? Пусть у нас будет час». Так как нас было всего двое, по окончании наших писательских сессий мы всегда читали друг другу вслух все, что написали. А писали мы помногу. Мы пробовали писать в разных кафе, однажды даже поехали в Оватонну, которая была в часе езды, потому что я хотела показать ей банк, построенный по проекту Луиса Салливана, который просто обожала. Мы писали в кофейне на другой стороне улицы. Я тогда искала работу. У Кейт был писательский грант.

Я рассказываю вам об этом, потому что это важно. Мы были готовы тратить целый день на наши встречи, потому что написание текстов, возможность поделиться ими и дружба имеют очень большое значение. Это происходило по понедельникам, в начале рабочей недели – помните об этом. Вспомните нас с Кейт и наши понедельники, когда вам покажется, что единственное, что имеет в жизни смысл, – это зарабатывание денег, и вы обнаружите, что переживаете из-за этого.

Когда я три месяца жила в Иерусалиме, я снимала квартиру у еврейки лет пятидесяти с лишним. У нее сломался телевизор, и она вызвала мастера. Ему потребовалось прийти четырежды, чтобы починить экран. «Но вы же знали, в чем дело, еще до того, как он пришел в первый раз! Он мог бы сразу принести нужную трубку и все починить». Она с изумлением воззрилась на меня: «Да, но тогда бы мы с ним не подружились, не смогли бы сидеть, пить чай и обсуждать, как идет ремонт». Разумеется, главное – это не починить прибор, а подружиться.

Это нужно помнить. Важно не только то, что вы делаете («Я пишу книгу»), но и то, как вы это делаете, как вы подходите к этому и чем это для вас ценно.

Подруга, живущая этажом выше, однажды сказала мне: «Натали, ты умудряешься подружиться не только с людьми, но вообще со всем вокруг. У тебя особые отношения с лестницами, со своим крыльцом, с машиной, с кукурузными полями, с облаками». Мы – часть всего. Когда мы понимаем это, то видим, что это не мы пишем, а все окружающее пишет через нас. Мы с Кейт писали друг через друга, через понедельники, через улицы и через кофе. Как будто один цвет истекал кровью в другой.