Общая теория капитала. Самовоспроизводство людей посредством возрастающих смыслов. Часть третья - А. Куприн Страница 13

Коммерческое общество — это общество, поделенное внутри себя контрнормами, оно не может сохранить единую культуру, а разлагается на ряд контркультур. Поэтому для него переход к моральному миру оказывается мучительным и принимает форму «культуры отмены» и «культурных войн». В ходе «культурных войн» между меньшинствами контркультуры пытаются утвердить свое главенство, не понимая, что победитель известен с самого начала, и этот победитель — мировое большинство, его традиции, которые прорастают сквозь разум и превращаются в обычай. Обычай — это разумная традиция, отличающаяся от прежней традиции тем, что она требует от человека быть субъектом, а не только объектом действия:

«Лишь поскольку — и насколько — человек вообще и по существу стал субъектом, перед ним как следствие неизбежно встает настоятельный вопрос, хочет ли и должен ли человек быть субъектом, … как ограниченное своей прихотью и отпущенное на собственный произвол Я или как общественное Мы, как индивид или как общность … Только когда человек уже стал в своем существе субъектом, возникает возможность скатиться к уродству субъективизма в смысле индивидуализма. Но и опять же только там, где человек остается субъектом, имеет смысл усиленная борьба против индивидуализма и за общество как желанный предел всех усилий и всяческой полезности» (Хайдеггер 1993, с. 51).

Обычаи — это нормы, которые люди принимают сознательно, понимая не только их целесообразность, но и их историю. В финале «Протестантской этики и духа капитализма» Макс Вебер писал, что дух аскезы, с которого началась история капитала, ушел из своей мирской оболочки, что внешние мирские блага завоевали такую власть над людьми, какой не имели никогда в истории, и что победивший капитализм отбросил ненужную опору аскезы с тех пор, как стал покоиться на механической основе — так же, как он откинул мечты эпохи Просвещения, этой «смеющейся наследницы аскезы»:

«В настоящее время стремление к наживе, лишенное своего религиозно-этического содержания, принимает там, где оно достигает своей наивысшей свободы, а именно в США, характер безудержной страсти, подчас близкой к спортивной. Никому не ведомо, кто в будущем поселится в этой прежней обители аскезы: возникнут ли к концу этой грандиозной эволюции совершенно новые пророческие идеи, возродятся ли с небывалой мощью прежние представления и идеалы или, если не произойдет ни того, ни другого, не наступит ли век механического окостенения, преисполненный судорожных попыток людей поверить в свою значимость» (Вебер 1990, с. 207).

Теперь, спустя более чем столетие, мы можем попытаться дать ответ на вопрос Вебера. Расширенное самовоспроизводство начиналось с аскетизма протестантов, которые желали ограничить свое мирское потребление ради спасения души, но на самом деле сломали традиционный способ потребления и начали накопление капитала. Обычное самовоспроизводство начинается с аскетизма зеленых, которые ограничивают свое потребление ради спасения природы, но на самом деле ломают капиталистическое потребительство и накопительство и запускают персонализацию.

Трилемма Кейнса — Аузана

Смыслы, как мы видели в главе 3, состоят из трех не упорядоченных между собой множеств: смыслов существования, общения и самовыражения, или, как мы называем их обобщенно и метафорически, эффективности, справедливости и свободы. Между этими множествами нельзя установить отношение предпочтения. Экономическая наука зачастую сводит мотивы людей к утилитарным ценностям и эффективности, а поведение людей — к максимизации полезности и дохода. Утилитарная концепция экономического человека основана на полезности, она не видит другие множества смыслов. При этом ее сторонники цепляются за полезность, пытаясь свести к ней долг и мечту, даже когда им самим очевидно, что такое сведение невозможно:

Обязательства между людьми «существуют благодаря доверию, которое опирается на эмоции, препятствующие нарушениям. Почему люди испытывают такие чувства — ведь они не являются частью психологии экономического человека? Ответ, подтверждаемый такими доказательствами, как наши сожаления, состоит в том, что людей лучше описывать термином “социальный человек”. Социального человека волнует, что о нем думают другие: он хочет уважения. Социальный человек по-прежнему рационален — он максимизирует полезность, — но он получает полезность не только от собственного потребления, но и от уважения. Это одна из основных движущих сил наряду с жадностью или принадлежностью» (Collier 2018, p. 34–35).

Уважение, идеалы и многие другие ценности — это не полезности, они принадлежат к другим смысловым множествам. Человек — существо не только экономическое, но и политическое, и культурное*. Смыслы не сводятся к полезности, и максимизируют люди не полезность, а все три множества смыслов, взятые в целом, и иногда эта максимизация — не вопрос личной выгоды, а вопрос жизни и смерти целого народа.

В 1926 году, после поездки в Советский Союз, Джон Мейнард Кейнс написал статью «Либерализм и труд», вошедшую позднее в сборник «Эссе об убеждении». В своем эссе, отталкиваясь от увиденного в стране большевиков, Кейнс поставил вопрос о том, как соединить три не упорядоченные между собой множества ценностей:

«Политическая проблема человечества состоит в том, чтобы объединить три вещи: экономическую эффективность, социальную справедливость и индивидуальную свободу. Первая нуждается в критике, предосторожностях и технических знаниях; вторая, бескорыстный и восторженный дух, который любит обычного человека; третья, терпимость, широта, признание достоинств разнообразия и независимости, которая предпочитает, прежде всего, давать беспрепятственные возможности исключительным и стремящимся. Второй ингредиент есть лучшее достояние великой партии пролетариата. Но первый и третий требуют качеств такой партии, которая благодаря своим традициям и старым симпатиям была бы прибежищем экономического индивидуализма и социальной свободы» (Keynes 2012–2013, v. 9, p. 311).

Кейнс не был единственным, кто видел несовместность трех множеств, это соображение нередко возникало при рассмотрении социалистической практики. В 1970 году Макс Хоркхаймер говорил: «Маркс не вникал в то, что справедливость и свобода — понятия диалектические. Чем больше справедливости, тем меньше свободы; чем больше свободы, тем меньше справедливости. Свобода, равенство, братство — прекрасно! Но если вы хотите равенства, то вы должны ограничить свободу, а если вы хотите, чтобы у людей была свобода, то равенства не будет» (Horkheimer 1970, S. 80). В 2010-е годы Александр Аузан со ссылкой на эссе Кейнса предложил следующую «невозможную трилемму»:

«… Вы не можете одновременно максимизировать свободу, справедливость и эффективность — вам придется выбирать. Нельзя удержать в одной руке три шарика — в лучшем случае два. Вся политическая борьба в сущности и состоит в том, какую ценность выбирает избиратель