Система экономических противоречий, или философия нищеты. Том 1 - Пьер Жозеф Прудон Страница 29

Таким образом, история обществ является для нас лишь долгим определением идеи Бога, раскрытием предназначения человека. И в то время как древняя мудрость устанавливала зависимость от произвольного и фантастического представления о божественности, угнетая рассудок и сознание и удерживая развитие волей невидимого хозяина; — новая философия, переворачивая способ, ниспровергая авторитет Бога так же, как авторитет человека, и не принимая никакого другого ига, кроме власти фактов и доказательств, заставляет все сходиться к теологической гипотезе, как к последней из ее проблем.

«Свобода, равенство, братство, объединение! Каким непостижимым презрением нужно обладать, чтобы предложить гражданам эту новую программу прав человека?… Каиафа пророчествовал об искуплении, одновременно отрицая Иисуса Христа».

П.-Ж. Прудон, «Философия нищеты».

На репродукции: Иисус перед судом Каиафы (первосвященник Иудеи с 18 по 37 гг. н. э.)

Таким образом, человеческий атеизм — это последний предел морального и интеллектуального освобождения человека и, стало быть, последняя фаза философии, служащая проходом к реконструкции или научной проверке всех разрушенных догм.

Мне нужна гипотеза Бога — не только, как я только что сказал, чтобы придать смысл истории, но и чтобы узаконить реформы, которые будут осуществляться именем науки, в государстве.

Предположим, что мы рассматриваем Божественность как нечто внешнее по отношению к обществу, поскольку она модерирует воздействие сверху (мнение беспочвенное и скорее иллюзорное); — предположим, что мы считаем ее имманентной, пребывающей внутри общества и идентичной этой безличной и бессознательной причине, которая, подобно инстинкту, заставляет цивилизацию двигаться (хотя безличность и невежество претят идее разума); — предположим, наконец, что все, что происходит в обществе, является результатом взаимосвязи его элементов (системы, вся заслуга которой состоит в том, чтобы превратить актив в пассив, сделать разум необходимостью или, что то же самое, принять закон за основу): из этого всегда следует, что проявления социальной активности, необходимо возникающие перед нами, или как признаки воли высшего существа, или как некий язык, присущий всеобщему и безличному разуму, или, наконец, как вехи необходимости, эти проявления станут для нас абсолютной властью. Ряды этих проявлений связаны во времени так же хорошо, как в сознании, свершившиеся факты предопределяют и узаконивают факты, которым предстоит совершиться; наука и судьба пребывают в согласии; все, что происходит, исходит из здравого смысла, и, взаимообразно, — из опыта происходящего; наука имеет право участвовать в управлении, а то, что основывается на ее компетенции, оправдывает ее вмешательство в качестве суверенного.

Наука, выраженная, признанная и воспринимаемая единогласно как божественная, является царицей мира. Таким образом, благодаря гипотезе Бога, любая текущая или косная оппозиция, любой конец недопустимости, предлагаемый богословием, традицией или самомнением, оказывается безапелляционно и бесповоротно отвергнутым.

Мне нужна гипотеза Бога, чтобы продемонстрировать связь, объединяющую цивилизацию с природой.

В самом деле, эта удивительная гипотеза, согласно которой человек уподобляется абсолюту, включая идентичность законов природы и законов разума, позволяет видеть в человеческом производстве творчество, объединяет человека и освоенный им земной шар, и в ходе эксплуатации этого пространства, в котором нас расположило провидение, и которое, таким образом, частично становится нашим произведением, заставляет нас понять начало и конец всего. Следовательно, если человечество и не является Богом, оно тем не менее является его продолжением; или, если выразиться по-другому, то, что человечество делает сегодня обдуманно, точно так же, как и то, что оно предпринимает инстинктивно, обусловлено необходимостью. Во всех этих случаях и независимо от того, какого мнения кто-либо придерживается, одно остается несомненным — единство действия и правила. Разумные существа, актеры, ведомые разумом, мы можем смело проследовать от нас самих ко вселенной и к вечности, и, когда мы окончательно самоорганизуемся, с гордостью сказать: создание объяснено.

Таким образом, область исследования философии определена: традиция является отправной точкой для всех размышлений о будущем; утопия отвергнута навсегда; изучение «я», переносимого из индивидуального сознания в проявления общественной воли, обретает характер объективности, которого оно до сих пор было лишено; и, когда история становится психологией, богословие антропологией, естественные науки метафизикой, теория, полагающаяся на рассудок, происходит не из пустоты интеллекта, а из широко и непосредственно наблюдаемых неисчислимых форм природы.

Мне нужна гипотеза Бога, чтобы свидетельствовать о моей доброй воле по отношению ко множеству сект, мнений которых я не разделяю, но чьей злобы я побаиваюсь: — богослов, о котором я знаю, что во имя Бога он будет готов вытащить меч и, подобно Робеспьеру, играть на гильотине вплоть до уничтожения последнего атеиста, не подозревая, что этот атеист — он сам; — мистики, часть которых состоит в основном из студентов и женщин, марширующих под знаменем г-жи Ламеннэ, Куинэ, Леру и других, используют девиз: Tel maître tel valet (каков хозяин, таков слуга); каков Бог, таков народ; и чтобы установить зарплату рабочего, начните с восстановления религии; — спиритуалисты, которые, если бы я игнорировал права духа, обвинили бы меня в основании культа материи, против которого я возражаю всеми силами моей души; — сенсуалисты и материалисты, для которых божественная догма является символом ограничения и принципом порабощения чувств, без которых, по их словам, для человека нет ни удовольствия, ни добродетели, ни гения; — эклектики и скептики, книготорговцы — издатели всех старых философий, сами, однако, не философствующие, объединенные в обширном привилегированном братстве, выступающем против любого, кто смеет думать, верить или делать выводы без их разрешения; — наконец, консерваторы, ретрограды, эгоисты и лицемеры, проповедующие любовь Бога из ненависти к ближнему, проклинающие со времен потопа свободу мирового зла и порочащие разум собственной глупостью.

Может ли быть так, что, обвиняя гипотезу, которая, отнюдь не кощунствуя по адресу высокочтимых иллюзий веры, лишь стремится заставить их появиться в дневном свете; которая вместо того, чтобы отвергать традиционные догмы и сознательные предрассудки, просит лишь проверить их; которая, защищая исключительные мнения, принимает в качестве аксиомы непогрешимость разума, и благодаря этому плодотворному принципу, вероятно, никогда не решится выступить против какой-либо антагонистической секты? Возможно ли, чтобы религиозные и политические консерваторы упрекали меня в нарушении общественных порядков, поскольку я ухожу от гипотезы верховного разума, источника всей упорядоченной мысли; чтобы полухристианские демократы проклинали меня как врага Бога; и чтобы университетские торговцы приписывали мне нечестивое стремление отрицать значение их философских произведений, в то время как я лишь утверждаю, что философия должна изучаться в ее