Эдмунд Фелпс - Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений Страница 48

Современные разногласия

Данные не подтверждают распространенные в прошлом убеждения, будто модернизация привела к понижению заработной платы рабочего класса (по сравнению с медианной для экономики заработной платой), то есть Марксова пролетариата, вытолкнув его тем самым на обочину общества. Также нет данных, которые говорили бы о сокращении числа людей со средними заработками, поскольку многие якобы оказались в числе «пролетариата». В действительности с момента зарождения современных экономик и до кануна Первой мировой войны (1913) рабочий класс сокращался, а буржуазия росла. Также нельзя сказать, что увеличивалось неравенство в заработной плате между разными рабочими местами, занимаемыми рабочим классом. Да и самого термина «рабочий класс» тогда еще не существовало. Нет свидетельств и сокращения доли продукта, получаемой наемными работниками. (Все эти вопросы рассматривались во второй главе.) Однако современная экономика оказала революционное воздействие на закономерности в распределении доходов и богатства.

Благодаря современным экономикам людям открылась возможность делать значительные ставки, то есть многие месяцы или даже годы посвящать свои умственные и физические способности делу, которое характеризуется неопределенной вероятностью вознаграждения,— итогом может быть как огромный выигрыш, так и пустая трата сил и средств. Поэтому в экономических результатах могли возникать непомерные различия, и при этом не существовало закона, согласно которому актуальные выигрыши рано или поздно сводились бы на нет будущими потерями. Один человек мог страдать от долговременной безработицы, тогда как другой, не слишком отличающийся от первого, мог работать сверхурочно. Один мог начать работать в упадочной отрасли, тогда как другой — в отрасли, переживающей стадию расцвета. Зарплата одного могла удвоиться за несколько десятилетий, тогда как у другого — вырасти в четыре раза. Неудивительно, что у тех, кого обошли, сложился довольно пристрастный взгляд на систему в целом. Наблюдения современников и отрывочные исторические данные в равной мере подтверждают чудовищный рост неравенства в доходах и благосостоянии, хотя у нас и нет достаточно полных источников, необходимых для сбора статистических данных, наличие которых мы сегодня считаем чем-то само собой разумеющимся. Немалое число магнатов и нуворишей из мира бизнеса, а также спекулянтов на финансовых рынках сколотили поразительные состояния, и кое-кто кичился ими, тогда как другие старались проявлять больше такта или даже вовсе скрывать их от публики, особенно во времена «позолоченного века»1. Изъятие части доходов от этого богатства, если не самого богатства, посредством налогообложения стало важным пунктом многих социалистических программ. Но не это было главным поводом для разногласий в современной экономике. В конце концов в больших богатствах не было ничего нового. Новой была именно демократизация возможности разбогатеть. Люди могли мириться со старым богатством незначительного числа аристократов, происхождение которого терялось в глубине 84 веков. Но им было не так-то просто сжиться с «новым богатством», возникающим в самых неожиданных местах.

Важнейшее место среди поводов для недовольства современной экономикой занимала неустойчивость рабочих мест и заработной платы, то есть постоянная опасность потери работы, а также возможность значительного падения заработной платы в том или ином секторе экономики. Эпизодические пики безработицы в экономике в целом (то есть агрегированной безработицы) и в некоторых отраслях в частности стали характерной чертой современной экономики той эпохи. В эпоху меркантилистского капитализма тоже возникали серьезные спекулятивные пузыри и обвалы — в качестве примеров можно привести крах «тюльпаномании» в Голландии в 1637 году, крах 1720 года, когда лопнул пузырь британской Компании Южных морей и французской Миссисипской компании, хотя эти события не были достаточно значительными, чтобы понизить или повысить общий уровень занятости. Войны тех времен приводили порой к буму, за которым следовала рецессия. В 1815 году, на пороге современности, завершение Наполеоновских войн привело многие страны (но не Францию) к рецессии, причем в Британии начался длительный спад. Хотя XIX век в целом был мирным, развитию современной экономики сопутствовали частые и довольно значительные спады — финансовые паники 1792 года (первый кризис Уолл-стрита), 1796-1797 годов в Британии и Америке, 1819 года в Америке, 1825 года в Европе (кроме Франции), 1837 года в Америке, 1846 года во всей Европе, а также 1857, 1873 и 1893 годов в Америке,— и это если не брать в расчет менее значительные рецессии. Поскольку бизнес в современных экономиках гораздо более тесно связан c финансовым сектором, финансовые паники такого рода влияли на занятость гораздо больше, чем в прежние времена. Свидетельства тех времен указывают на то, что рабочие места в целом стали намного менее стабильными, чем в предыдущее столетие. (В определенной мере эта неустойчивость в первой половине XIX века объяснялась финансовой слабостью компаний, особенно мелких фирм, а потому в последующие десятилетия она постепенно снижалась85.)

Но поскольку значение финансов в современной экономике постоянно возрастало, макроэкономические эффекты спекулятивных эксцессов и опрометчивого финансирования все чаще оборачивались серьезными экономическими спадами. В середине 1840-х годов из-за избыточного строительства железных дорог вся Европа вступила в стадию спада, послужившую толчком для революций 1848 года, прокатившихся волной по всему континенту. Затем последовали еще более глубокие спады — «Длинная депрессия» 1873-1879 годов (которая, кстати, сначала называлась «Великой депрессией»), при которой уровень безработицы в США на протяжении многих лет превышал показатель в 10%, и еще более суровая депрессия 1893-1898 годов, при которой целых четыре года уровень безработицы в Америке составлял более 12%. Публицисты тех времен стали задаваться вопросом, почему страны должны поддерживать подобную систему, если эти провалы стали «рабочими параметрами» современной экономики. А в странах, где экономика была еще не столь современной, возник, видимо, вопрос, почему они вообще должны к ней стремиться.

Дело не только в том, что промышленная жизнь сказывалась на людях очень по-разному, но и в том, что жители городов все больше различались по своему жизненному опыту. Большое число китайцев, затем ирландцев, а позже и евреев из Восточной Европы, а также итальянцев из Южной Италии устремились в Лондон, Нью-Йорк и Сан-Франциско. Хотя количественных данных недостаточно, судя по всему, в сравнении с мелкими фермерами, торговцами и бизнесменами 1800-х и даже 1850-х годов новое население было более привычным к коммунитарным практикам — к обычаям дележа и эгалитарным понятиям справедливости, а также было более склонно воспринимать