Эдмунд Фелпс - Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений Страница 64

Важная особенность всей этой концепции заключалась в том, что каждая кодифицированная отрасль будет обладать почти полной монополией на американском рынке, поэтому ее монопольные прибыли позволят ей платить высокую заработную плату. Но чтобы сохранить такую монополию, необходимо было оградить себя от конкурентов. Поэтому в более «развитых» кодексах предусматривались ограничения на создание новых предприятий и использование новых методов, а все сложившееся устройство оказывалось защищенным <...> благодаря возможности вводить абсолютное эмбарго на импорт любого рода <...>16 .

В то же время, с точки зрения большинства наблюдателей, интервенционизм «Нового курса» нельзя было сравнивать с корпоративистской Европой, где государственное вмешательство стало поистине безграничным, где уже не нужны были никакие законы, сами законодательные органы были кастрированы, а у судов не было права пересматривать и отменять постановления правительства. NRA же в 1935 году единогласным решением Верховного суда по делу «Птицеторговая корпорация Шехтера против Соединенных Штатов Америки» была признана неконституционной. 112 Вскоре Рузвельт ввел в состав Верховного суда новых судей, чтобы тот больше отвечал его желаниям, но NRA не была восстановлена, а репутация Верховного суда, похоже, улучшилась, а не ухудшилась.

С принятием «Нового курса» социальная мысль в Америке, хотя и не всегда социальное действие, радикально отстранилась от либеральной мысли XIX века. Показательным примером является высказывание главы NRA Дональда Ричберга:

Не будет возврата <...> к позолоченной анархии, выдававшей себя за «неистребимый индивидуализм». Если промышленность не будет в достаточной мере социализирована ее частными собственниками и менеджерами и если основные отрасли не станут работать, соблюдая общественные обязательства, отвечающие общественным интересам, распространение политического контроля на частную промышленность станет неизбежным шагом113.

Но это, скорее, были угрозы, чем реальные дела. В период Великой депрессии правительство предприняло ряд необычных мер, граничащих с радикализмом, которые привели к появлению новых категорий рабочих мест. Например, «Гражданский корпус охраны окружающей среды» (Civilian Conservation Corps) нанимал фотографов и документалистов, чтобы запечатлеть на пленке виды и звуки сельской Америки, прежде чем она окончательно исчезнет. Администрация развития общественных работ предприняла ряд крупных строительных инициатив. Хотя федеральное правительство выдавало кредиты железным дорогам, а правительства штатов строили каналы, огромные федеральные плотины, такие как Плотина Гувера, все же оставались необычным зрелищем. Эти новые инициативы в какой-то мере напоминали проекты, осуществлявшиеся в Германии. Однако все эти новые рубежи могли восприниматься обществом всего лишь как временные меры, а не как переход от капиталистической культуры к корпоративистской. «Чтобы все осталось по-прежнему,— говорит князь дон Фабрицио ди Салина в „Леопарде“ Висконти,— все должно измениться».

«Новый курс» привел также к ряду изменений, которые должны были стать постоянными. В ответ на злоупотребления и нежелание раскрывать конфликты интересов в банковской отрасли и на фондовом рынке, выявленные комиссией Пекоры, конгресс принял в 1933 году Закон Гласса-Стиголла, требующий разделения между коммерческими и инвестиционными банками; также в 1933 году был принят Закон о ценных бумагах, запрещавший предоставление ложной информации по предлагаемым акциям. В 1934 году был принят Закон об обороте ценных бумаг, в соответствии с которым создавалась Комиссия по ценным бумагам и биржам, регулирующая фондовые биржи. В 1935 году был создан Национальный совет по трудовым отношениям, целью которого было предупреждение и исправление «несправедливых трудовых практик среди работодателей частного сектора и профсоюзов». Однако и эти меры едва ли кто-то считал ножом, вонзенным в сердце современного капитализма. Защита, которую они обеспечивали потенциальным инвесторам и работникам, позволила значительно повысить доверие к рынкам.

Важным шагом в сторону корпоративизма стало закрепление Законом о трудовых отношениях 1935 года, или Законом Вагнера, права работников организовывать новые профсоюзы и вступать в уже существующие. Конгресс заявил, что «неравные переговорные возможности» работников и работодателей ведут к «экономической нестабильности», а отказ компаний от переговоров приводит к забастовкам, и оба этих фактора мешают торговле. Это было новшеством: прежние правительства не поддерживали профсоюзы, и они лишь дробили организованный бизнес — картели и растущие монополии. Прогрессистское движение, лидером которого в 1910-х годах выступал Теодор Рузвельт, было нацелено на подрыв монополий. Такой же позиции придерживался и Вудро Вильсон («Я за большой бизнес, но я против трестов»). После Типотдоумского нефтяного скандала 1923 года, когда вскрылось взяточничество среди федеральных чиновников, государство решило дистанцироваться от бизнеса и не предоставлять ему дополнительной правовой защиты. В 1930-х годах отношения между деловыми кругами и Вашингтоном были достаточно прохладными.

Эти и другие изменения не создали у американцев ощущения того, что происходил отказ от общественных ценностей, характерных для Америки. Можно сказать, что Франклин Рузвельт пошел на уступки корпоративизму, которые, однако, позволили уберечь современный капитализм от его полного замещения корпоративизмом. Можно также утверждать, что лишь спустя многие годы после «Нового курса» корпоративизм стал совершать набеги, грозившие уничтожением современного капитализма.

Насколько эффективными были новые корпоративистские экономики континентальной Европы, особенно Италии и Германии, по сравнению с экономиками, все еще относившимися к категории современного капитализма, например с американской и британской? Корпоративистская экономика Италии заработала только в конце 1920-х годов, экономика Гитлера — с 1933 года, а в конце 1930-х годов уже началась Вторая мировая война. Поэтому число «естественных экспериментов», имевших место в указанный период времени, на основании которых можно делать какие-то выводы, невелико. Одним из таких экспериментов стал серьезный спад, который начался в Британии в 1926 году, а во всех остальных странах — в 1929 году. И Рузвельт, и Гитлер пришли к власти в начале 1933 года.

Бытует мнение, что Гитлер использовал корпоративистские инструменты, чтобы быстрее вывести Германию из этого спада, тогда как Рузвельту из-за господствовавшей в стране идеологии laissez-faire пришлось дожидаться депрессии, в которую перерос спад и которая продлилась еще восемь лет114. Однако показатели производительности в Германии и Америке говорят о совершенно иной картине: