Иосиф Гольман - Российская реклама в лицах Страница 18

А как же.

Например?

Например, я точно знаю, что очень сильна в переговорной работе. Это мой конек, мой хлеб. Но, скажем, документировать достигнутое – ни за что. Устно могу все, однако что-то написать – для меня такая беда! Это, конечно, мой дефект. Ты представляешь, у нас до сих пор нет своего буклета!

Ты серьезно?

Куда уж серьезней! Нету! И то, что я его за восемь лет не сделала, – это моя прямая профессиональная ошибка. Даже мысль закрадывается, что если все-таки сделаю, – это будет моя лебединая песня на «Эхе».

…Я глубоко завидую тем, кто на презентациях своей радиостанции что-то на ходу рисует, показывает диаграммки и графики. В большинстве случаев – полная ерунда. Но до чего красиво!

… Когда мы ругаемся с Федутиновым и ему нечего мне возразить, он говорит: «А буклет радиостанции ты сделала?» И я, вздрогнув, умолкаю…

Неисполненная мечта

А все же было ли в профессиональной жизни что-то… недоданное? По-серьезному? Что могла бы сделать – но не сделала?

Да. До сих пор эта мысль точит.

И что же?

Больше всего на свете я люблю танцы. Можно назвать это – хобби. А можно – допингом. Будучи беременной, вела танцевальный кружок в ДК. И сегодня танцую лучше, чем дочь, хотя сама ее учила.

Так что, ты хотела стать профессиональной танцовщицей?

Нет. Я хотела бы работать в этой области. Продюсировать, например. До сих пор жалею, что, когда работала на ТВ, не сделала «танцевальную» передачу. Ее и сегодня никто не сделал. Об обычных городских танцах. Которые танцуют там, где собираются люди, которым хорошо.

Я действительно могла бы сделать эту программу, потому что чувствую танцы как ничто другое. Вот это и есть моя неисполненная мечта.

…Если бы мне пришлось выбирать между собственной профессией и танцами, я бы выбрала танцы…

Семиотика визуализации, или Пятнадцать суток за демократию

Эркен Кагаров

Наш гость известен многим. И в смысле количества знающих его людей, и в смысле содеянного в искусстве, в том числе – рекламном.

Потому что он много работает и много успевает. Титанически визуализировать действительность – пожалуйста! Выпасть из окна на собственном дне рождения – почему бы нет? Пойти в тюрьму, потому что не хочется быть быдлом, – тоже можно.

Об этом и многом другом – в интервью с Эркеном Кагаровым, арт-директором «Има-дизайн», человеком неопределенной национальности и совершенно определенных этических и эстетических взглядов.

Эркен Кагаров – художественные училище и вуз. Бессменный арт-директор «ИМА-дизайн». Перечислять награды бессмысленно ввиду их необъятного количества.

Даже выпадая из окна, думает о новом креативе.

А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб?

Эркен, ты действительно сидел в тюрьме за убеждения?

«Сидел» – это громко сказано. Но… В общем, да, немного сидел.

Ты боролся с засильем диктатуры?

Не-а. Просто в августовский путч стало очень тошно. Опять эти рожи, опять они учат меня жить.

Я позвал друзей, весь день пили водку и смотрели телевизор. А когда стемнело, пошел рисовать с помощью баллончика с краской протестные лозунги.

И тебя словили?

Нет, баллончик кончился. Но хотелось чего-то большего. А у нас в Ташкенте есть что-то типа своего Арбата – тогда улица носила имя Карла Маркса. Я вызвонил друзей, и мы решили устроить выставку протеста. Я за ночь сделал шесть политических плакатов – рекорд. Один – из флага СССР. И утром (на велосипеде) поехал на «Арбат». Развесил плакатики и стал ждать.

Кроме тебя больше никто не приехал?

Один мой друг потом подъехал, когда меня уже забирали. На велике, с пучком плакатов. Я ему страшными конспиративными гримасами приказал срочно отваливать. Какой смысл сидеть вдвоем? Он понял, уехал и потом за меня боролся.

А ты понимал, что тебя посадят?

Понятное дело. И вещички с собой взял.

А что говорили горожане?

Некоторые, еще до прихода милиции, меня стыдили. Но гораздо больше было тех, кто благодарил. Большинству уже не хотелось снова стать быдлом.

Что было дальше?

Меня забрали. В тот же день осудили. Хотели за осквернение флага дать 5 лет, но в итоге ограничились 15 сутками.

Как сиделось?

Первые несколько суток в СИЗО, в подвале ГУВД – хорошо. Там была такая спаянная интеркомпания: русский вор Гена, бандит-кореец, узбек-насильник и я – политический. Они ко мне неплохо отнеслись. Их только слово «дизайнер» сначала насторожило. Но я доходчиво объяснил, и вопрос был снят.

Интересно. Предъяви формулировку.

Я Гену спросил – это он интересовался, кто я по жизни, – мол, ты портвейн «Жасорат» пил? Он говорит: «А как же!» – «Так вот! Этикетку я рисовал!» Так что сидел в авторитете.

Путч скончался за три дня. Почему же тебя не отпустили?

Не знаю. Я лежал на железных нарах, на матрасах с контурами тел предыдущих сидельцев. Радиоточка работала, забранная решеткой. Мы слушали речи, и я испытывал очень сильные эмоции. Мы победили, но я – в тюрьме.

На четвертые сутки: «Кагаров, с вещами!» Думал – домой, а меня – в автозак, с вооруженными конвоирами. Я испугался, что сейчас вывезут в степь и просто шлепнут. А родителям скажут, что отпустили и теперь ищите сами.

И куда же привезли?

В место постоянного заключения. Там почти не кормили, подушек не было – свои босоножки под голову клал. А главным средством перевоспитания оступившихся было полное отсутствие бумаги. Вообще любой бумаги, от туалетной до писчей.

Поэтому, когда меня нашли родители и привезли еды и газет, я был счастлив. Только за газетами приходилось следить, чтобы не сперли, пока не прочитаю. А потом меня родители и вовсе забрали, выкупили, наверное.

…Друг действительно за меня боролся. Даже письмо написал президенту Каримову. Правда, в слове «Президент» нечаянно пропустил букву «р». Может, поэтому оно не сработало.

Зато мне было очень приятно, что есть друзья, готовые за меня рисковать…

… В нашей жизни креатив присутствует всегда. В автозаке я был очень напуган, внутри было темно, снаружи – море узбекского солнца. И ко мне в темницу свет проникал через скважину для ключа. Создавая при этом совершенно фантастические сочетания цветов и форм. На ладони, как в камере-обскуре, вверх ногами проносились разноцветные дома, деревья, а потом и степь. Никогда этого не забуду: страх смерти и потрясающая красота жизни…