Дэн Ариели - Позитивная иррациональность. Как извлекать выгоду из своих нелогичных поступков Страница 48

Участники с травмами средней тяжести заявили о том, что горячая вода стала вызывать болезненные ощущения (то есть о достижении болевого порога), примерно через 4,5 секунды, а участники с тяжелыми ранениями — в среднем через 10 секунд. Еще интереснее, что участники с травмами средней тяжести достигли момента невыносимости боли, то есть вытащили свои руки из воды, через 27 секунд, а участники с тяжелыми ранениями держали свои руки в воде примерно по 58 секунд.

Эта разница поразила нас — в особенности из-за наших опасений, что участники могут получить ожоги, из-за которых мы не позволяли никому из них держать руки в воде дольше 60 секунд. Мы не сообщали им заранее об этом правиле, однако по достижении таймером указанной отметки просили их вынуть руки из воды. Нам практически не пришлось просить об этом участников с ранениями средней тяжести, тогда как во второй группе пришлось применить это правило в отношении всех участников (за исключением одного).

В чем мораль этой истории? Мы с Хананом поняли, что являемся не настолько необычными, как нам изначально показалось, — по крайней мере с точки зрения реакции на боль. Более того, мы обнаружили, что восприятие боли определенным образом связано с процессами общей адаптации человека. Несмотря на то что участники нашего эксперимента получили свои ранения намного раньше, чем был проведен эксперимент, их измененное после ранения отношение к боли и способность стойко ее переносить со временем не исчезли.

Почему же опыт общения с болью в прошлом так сильно повлиял на ее восприятие в настоящем? Ответ был подсказан двумя участниками нашего эксперимента. В отличие от всех остальных они страдали не от ранений, а от болезней, к сожалению, смертельных (у одного был рак, у второго — тяжелое кишечное заболевание). В наших объявлениях о приглашении к участию в научном исследовании мы не предусмотрели такого оборота событий, поэтому, когда два этих человека объявили о своем желании поучаствовать, я не знал, что делать. С одной стороны, я не хотел, чтобы они напрасно страдали, с другой — не хотел показаться невежливым, отказав им, и в итоге пригласил их в эксперимент. Однако я принял решение не использовать их данные в своем анализе.

По завершении эксперимента я взглянул на их данные и обнаружил кое-что интересное. Их показатель невыносимости боли был не только ниже, чем у людей с серьезными ранениями (то есть они держали свои руки в горячей воде значительно меньше), но и оказался значительно ниже, чем у участников с небольшими травмами. Разумеется, на основании данных лишь двух участников невозможно сделать общие заключения, однако мне показалось интересным выяснить, в какой степени серьезность повреждений нашего организма позволяет людям (в том числе и мне самому) меньше страдать от боли.

Когда я находился в больнице, моя боль в основном была так или иначе связана с выздоровлением. Операции, физиотерапия и замена бинтов вызывали ужасную боль. Тем не менее я с нетерпением ожидал процедур, так как верил в их способность улучшить мое состояние. Даже если то или иное лечение не помогало или пугало меня, я относился к нему с пониманием: ведь оно было направлено на то, чтобы помочь мне выздороветь.

К примеру, одним из самых болезненных действий, с которыми я столкнулся через несколько лет после несчастного случая, оказалось растягивание кожи. Каждый раз, когда я сгибал руки в локтях или присаживался, пусть даже на короткое время, шрамы немного сжимались. Из-за этого моя только что восстановившаяся кожа натягивалась, и я практически лишался возможности вытянуть руки или ноги. Приходилось растягивать свою кожу вручную с помощью физиотерапии, почти разрывая шрамы (во время выполнения упражнений мне постоянно казалось, что то один, то другой шрам действительно разорвался). Если бы я не растягивал шрамы по нескольку раз в день, они бы сжали кожу так, что я никогда бы уже не смог иметь полную свободу действий. Тогда мои доктора вынуждены были бы делать новую операцию по пересадке на место шрамов новой кожи — и ее снова пришлось бы растягивать.

Самая неприятная боль была связана с кожей на передней части шеи. Каждый раз, когда я смотрел вниз или расслаблял плечи, напряжение спадало, и шрамы начинали сжиматься. Для того чтобы они разгладились, физиотерапевты заставляли меня лежать без движения на спине чуть ли не всю ночь, при этом голова должна была немного свешиваться вниз с кровати (боли в шее, которые я часто испытываю и по сей день, напоминают мне об этой крайне неудобной позе).

Но, повторяю, даже самые неприятные методы лечения были направлены на повышение моих двигательных возможностей. Я подозреваю, что люди с травмами наподобие моей учатся связывать боль с положительным исходом, и эта связь между страданием и надеждой блокирует страх перед болью. Два хронически больных участника эксперимента, о которых я писал выше, не могли выстроить связь между своей болью и надеждой на улучшение. Скорее всего, они связывали боль с ухудшением состояния и близостью смерти. При отсутствии какой-либо положительной ассоциации боль могла казаться им куда более пугающей, чем другим участникам.

Эти предположения тесно переплетаются с выводами одного из самых интересных исследований в области боли. В ходе Второй мировой войны врач по фамилии Бичер работал в итальянском курортном регионе Анцио, где оказывал медицинскую поддержку двумстам раненым солдатам. В своих записях он отметил, что лишь три четверти раненых требовали болеутоляющих средств, несмотря на то что все они страдали от серьезных травм — начиная с проникающих ранений и заканчивая обширными ранами мягких тканей. Бичер сравнил результаты своих наблюдений с результатами наблюдений над гражданскими пациентами, страдавшими от различных несчастных случаев, и обнаружил, что гражданские пациенты требовали лекарства гораздо чаще, чем солдаты, пострадавшие на поле боя.

Наблюдения Бичера показали, что человеческий опыт в отношении боли может быть достаточно сложным. Он заключил, что интенсивность испытываемой боли зависит не только от серьезности ранения, но и от контекста, в котором у нас возникает боль, а также от того, с чем ассоциируется эта боль в нашем сознании. Как и предполагал Бичер, в результате моего несчастного случая я стал гораздо более безразличен к испытываемой боли. Я не наслаждаюсь болью и чувствую ее точно так же, как любой другой человек. Скорее дело заключается в том, что моя адаптация и положительная ассоциация между болью и выздоровлением позволили пригасить некоторые негативные эмоции, обычно сопутствующие боли.