Компьютерра - Журнал «Компьютерра» № 36 от 02 октября 2007 года Страница 16

Не дошла до нас и выдающаяся фреска да Винчи "Битва при Ангиари", известная лишь по копии Рубенса. Отразившая безумие боя, работа эта была названа Бенвенуто Челлини "школой для всего мира".

Но да Винчи, прекрасно понимавший ужас войны, часто получал средства и к существованию, и на художественные и научные работы за счет своих знаний оборонных технологий.

"Придворный инженер" миланского герцога.

"Генеральный инженер и архитектор" у Чезаре Борджа, сына папы Александра VI.

И всегда тяга к постижению истины, к творению механизмов и сооружений, облегчающих жизнь людей, находила средства к реализации и эксплуатации вполне обоснованных страхов его работодателей. Деньги выделялись на фортификационные сооружения – а Леонардо мечтал о каналах, о невиданных машинах. И так в истории будет еще не раз…

Отпраздновав восьмидесятилетие своей армии, Пекин объявил об увеличении военных расходов. А в российской оборонке вдруг начали предпочитать отечественные заказы экспортным – похоже, казначейство платит аккуратнее. Часть этих денег дойдет, видимо, и до высоких технологий. И тут уместно вспомнить, что Запад стал владыкой океанов – а следовательно, и глобальной экономики – после битвы при Лепанто, располагая лишь одной killer application – мощной артиллерией. (По корабельной архитектуре и судовождению в ИЗВЕСТНЫХ водах Восток еще долго превосходил "франков".)

И булат, созданная ремесленниками композитная структура из кристаллов графита и железа по взглядам Аносова, так никогда и не был превзойден в индустриальную эпоху. Станет ли постиндустриальная эпоха удачливей?

И станет ли плеть страха таким же стимулом к финансированию хайтека в наше время, каким была в эпоху Возрождения? Ведь изобилие благ, поставляемых современной экономикой, убрало плеть голода в довольно далекий чулан.

Я прочел статью Михаила Ваннаха… Исчерпывающе и предельно ясно: страх – двигатель прогресса. Конечно! От себя и на основании своего опыта могу добавить – еще и сбыта программных продуктов нашей компании. Я занимаюсь продажами и, как это ни цинично звучит, мне нужно что-то предпринимать, чтобы покупали у меня, а не у конкурента (в том числе "забугорного"). А рецепт оказался прост – нужно покрепче напугать покупателя. Не до смерти, конечно (в этом случае он ничего купить не сможет), но максимально конкретно.

Понимаете, оказывается, такие вещи, как производительность, себестоимость продукции, экономия энергоресурсов… Все это, конечно, желательно, но… Охранные системы нынче идут "на ура". Системы блокировки опасного (особенно – огнеопасного) оборудования – «улетают». Никто не хочет отдуваться перед прокурором в случае чего…

Удивительно, но самым доходчивым аргументом в разговоре с клиентом становится: "Вы же не хотите, чтобы в случае сбоя системы вот этот агрегат пошел «вразнос»? Если поставите систему от …., то это может произойти". Всё. Антипиар конкурента? Может быть… Но если это правда, то можно просто замолчать и ждать. Пройдет несколько минут, и клиент задаст вопрос: "А почему вы уверены, что с вашей системой такого не случится?" Теперь можно вести нормальный диалог, цель которого – вселить в покупателя чувство безопасности и защищенности, которое принесет ему наша продукция. Ну любит народ, чтобы его сначала напугали, а потом чтобы случился "хеппи-энд".

Игорь Макаров [Фамилия автора по его просьбе изменена. – Ю.Р.

АНАЛИЗЫ: Без масла

Автор: Анисин, Андрей

Летом 1991 года, когда я доучивал органическую химию, а Михаил Сергеевич Горбачев отдыхал на даче в Форосе, скоропостижно скончался Союз Советских Социалистических Республик [Свидетельство о смерти оформили через полгодика]. Тогда же вместе с другими советскими институциями завершилось и такое уникальное явление, как «советская наука». Уже к моменту окончания университета на коридоры научно-исследовательских институтов опустилась благословенная тишина. Там, куда не ступила нога казино или не укоренились нарождающиеся олигархические структуры, перестала журчать вода, гореть свет, поник голубой цветок природного газа…

Помню, в 1995-м знакомые аспиранты запитывали лабораторное оборудование от «колючки» [У них под окнами как раз проходил охранный периметр, а с него напряжение не сняли]. Ну и сотрудники, конечно, помыкавшись, разбрелись от парадного подъезда. Часть осталась дожидаться пенсии, часть отправилась на Запад, часть обеспечила кадрами нарождающийся банковский и финансовый сектор, многие, как это принято теперь называть, надышавшись свободой [Что-то я ее не припомню], сгинули в водоворотах рыночной экономики. Так мы приобрели уникальный опыт – пережили конец науки в отдельно взятой стране.

Конечно, на момент кончины СССР я был еще молод, но все-таки могу засвидетельствовать, что большого горя никто не испытал. Не было даже символического траура. Научные сотрудники в массе своей не утратили аппетит и не впали в черную депрессию. Несмотря на отсутствие финансирования, наблюдался даже некий научный ренессанс, всплеск инициативы и творчества. Отчасти потому, что у нас была надежда на светлое будущее, у нас был миф о самоокупаемости.

На качественном уровне многие научные сотрудники, из естественников, полагали, что мы – часть технологической цивилизации, неотъемлемым компонентом которой являются научные дисциплины, прикладные и фундаментальные. Они питают массовое производство, служат источником новых фундаментальных, а затем и прикладных знаний, которые рано или поздно реализуются в виде полезных, облегчающих жизнь вещей. Пока будет жить технологическая цивилизация с ее массовым производством, ученые всегда смогут рассчитывать на свой кусок пирога на этом празднике жизни. Более того, в нашей среде многие огорчались, что функция питания производства не выполняется надлежащим образом. К середине семидесятых годов сроки внедрения технологических новаций в плановой экономике СССР стали превышать таковые на свободном капиталистическом рынке. К началу 90-х отставание уже составляло «разы», стало очевидным, что Запад уходит в отрыв.

В том, что сложилась такая ситуация, справедливо винили советскую систему управления тогда еще народным хозяйством. Предполагалось, что освобожденная капиталистическая инициатива приведет к резкому росту инноваций в производстве и, следовательно, к росту востребованности научного труда. Тогда-то и заиграют любовно накопленные стопочки свидетельств об изобретениях и рацпредложениях. На полтора миллиона научных работников в год выдавалось почти пять миллионов свидетельств об изобретениях и рацпредложениях (по данным до 1987 г., [1]) Для сравнения, в 2005 году Роспатент выдал 19,4 тысячи документов, подтверждающих право собственности на изобретения [2][]. Не заиграли!

Справедливости ради надо сказать, что научное сообщество того времени сделало героическую попытку собственными силами внедрить невостребованный прежде интеллектуальный запас в массовое производство. По воспоминаниям (и не только моим), в среднем на одну лабораторию приходилось как минимум одно малое предприятие, внедряющее накопленные научные знания в существующие и новые технологические цепочки. Сил и труда, а также инициативы и творчества в эти малые предприятия было вложено колоссальное количество. Практически никто из их создателей не добился успеха, если не начал торговать секонд-хэндом [Китайского барахла еще не было] или не подсел на трубу. Так или иначе, но самоокупаемость науки не наступила.

Когда большинство попыток реализовать себя в сфере науки и высокотехнологичного производства провалилось, активная часть научного сообщества двинулась по другим, не столь общественно полезным путям: эмиграция, смена рода деятельности и др. Время стремительных перемен, вообще говоря, к рефлексии не располагает. Однако ошибки, которые не были осмыслены, имеют тенденцию к повторению. В свое время работу над ошибками мы не провели [Это ничего, что я высказываюсь за все научное сообщество?], что уж теперь удивляться. В прошлом году опять сошлись "…вода и камень, стихи и проза, лед и пламень…". Минобрнауки в очередной раз пытается реформировать РАН. Наблюдая за дискуссией [С крайними точками зрения можно ознакомиться, например, в [2]], я для себя отметил, что Академия (а ее позиция мне близка) использует весьма узкий набор аргументов в подтверждение своей общественной полезности. В основном эксплуатируется то же представление о необходимости науки в цепочке технологического производства, что и в девяностые годы. То есть мы вновь апеллируем к окупаемости науки.

В некоторой степени представление о «самоокупаемости» научного труда стало обезоруживающим фактором для научного сообщества 90-х. По крайней мере, для естественников и инженерного корпуса. Битва за ресурсы со стороны ученых протекала исключительно в виде обещаний технологического прорыва, который вот-вот выведет Россию в число технологически развитых стран. Кстати, и сейчас подход в целом не изменился [Последний раунд – выделение средств на развитие нанотехнологий – можно было наблюдать совсем недавно]. Как оказалось, эта позиция довольно уязвима: