Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2007 #3 Страница 43

Он не отвечал на критику “демократического” — прозападного — лагеря, с его скоропалительными наскоками, хотя они порой перерастали в травлю. Критика-травля усиливается после опубликования в “Советской России” в 1991 году “Слова к народу”, которым патриотическая общественность пыталась удержать страну от сползания в новую революцию и под которым в числе двенадцати русских писателей поставил свое имя и Валентин Распутин. И. Шафаревич даже выступил в “Литературной России” с призывом защитить писателя от “литературных чекистов”. Распутин со свойственной ему меткостью в этой же газете скажет мимоходом, что его, а также и Ю. Бондарева, А. Проханова, В. Белова и других “приговорили на первый случай к гражданской казни через поношение”.

Поношение не могло быть бесконечным по той простой причине, что правота Распутина подтверждалась жизнью, однако в недавнем еще 2004 году многих озорующих в диковатых зарослях нашей прессы переплюнула одна иркутская газета, поместив в качестве передовицы измышление, в котором Распутин назывался “русофобом”! Не более и не менее, и прямо в заголовке!

Тогда же, в начале 90-х, то и дело раздавалось: Распутин ничего не пишет! Распутин ударился в политику! Примитивно, зато эффектно — назвать “политикой” патриотическую публицистику и таким образом вывести ее с литературного поля.

* * *

Перерыв в прозе — да, был. Со второй половины 80-х до почти середины 90-х. В 1994 году появился первый рассказ из цикла “О Сене Позднякове” — “Сеня едет”, затем “По-соседски”. Они показались очень уж простыми, незамысловатыми… Подкошенная в очередной раз деревня в герои вывела неказистого, запоздало проснувшегося от пьянства своего представителя. “Наш орел” способен вызвать разве что усмешку да сожаление о его так беспечно растраченных лучших годах жизни. Но, как известно, дух дышит, где хочет, и в Сенином сердце он отыскал подходящий уголок и придал Сене иное, чем прежде, направление.

И пусть смешна его решимость ехать в Москву и бороться с развратным телевидением, она говорит в пользу наивного борца. Да, раньше надо было, соглашаемся мы, понимая: в образе Сени воплотилась подавляющая — увы! — часть сельского мужского населения, не сумевшего взять на себя ответственность за землю и жизнь на ней. Что есть — то есть.

И Сеня со своей женой Галей (не в пример ему ладной и разумной), и их односельчане вступили в зыбкую полосу выживания — вот в чем правда этих рассказов.

Вносили свои оттенки в картину нравов времени и рассказы “Женский разговор”, “В больнице”. Но по-настоящему возвестил о возвращении в художественную прозу Распутина рассказ “В ту же землю” 1995 года.

Поражало в нем все: и сюжет, и сдержанная, жестковатая интонация, и точность характеров, и более всего — оглушающая правда состояния загнанного в угол человека.

Что можно сказать о времени, когда немолодая, больная, усталая женщина, некогда участница гремевшей на всю страну сибирской стройки, тайком, ночью, в недалеком от дома леске хоронит мать, не имея средств сделать это как полагается?.. Можно, конечно, усомниться: почему же Пашута не предвидела своего положения, когда перевозила ее к себе в город из брошенной ленской деревни? Почему не добилась никаких мало-мальских бумаг и пенсии? При их-то нищете? Но рассказ написан едва ли не в самый трудный год обвала всего, что держало людей в жизни, и они просто не успевали предпринимать упреждающие меры. Есть несколько моментов в этом рассказе, от которых особенно сжимается сердце. Это слова Стаса о перестройщиках страны: “Я тебе скажу, чем они нас взяли… Подлостью, бесстыдством, каинством. Против этого оружия нет”; это вид еще двух примкувших могил в леске и известие о том, что в одной из них — убитый бандитами молодой Серега, вместе со Стасом помогавший Пашуте в похоронах матери; и — порыв приемной внучки Таньки к бабушке в самую отчаянную минуту: “Ты разговаривай со мной, разговаривай!.. Ты думаешь, я неродная, а я родная… хочу быть родной. Хочу помогать тебе, хочу, чтобы ты не была одна!”

Судьбы стариков, судьбы детей… Горе людское как река, и писатель не на твердом берегу — муза его мечется от надежды к отчаянью, от отчаянья к надежде.

Он остался вместе со своим народом в эти страшные годы — вот что показали рассказы 90-х.

В одном из них — девочка с ангельским личиком, принужденная собирать милостыню для шайки мерзавцев (“Нежданно-негаданно”). История ее отогревания в семье Поздняковых и возвращения к “дяде” потрясает безысходностью так же, как и история Пашуты. Но вот финал рассказа “В ту же землю”: героиня, будучи некрещеной, впервые приходит в храм и возжигает свечи… Напряжение, почти невыносимое, приглушается, отогревается душа… Может, и это выдержит народ?..

Выдержит, как выдерживает свою ношу Агафья, героиня рассказа “Изба” 1999 года.

В это трудно поверить: пятидесятилетняя, уже надорванная деревенской работой женщина почти в одиночку собирает избу, перевезенную с места будущего водохранилища. Что движет ею? Необходимость? Но помимо необходимости “…Подхватил ее опьяняющий порыв, сродни любовному… Только одно и знала Агафья — скорей, скорей к избе, только там она и успокаивалась. Просыпалась среди ночи, пронзенная нетерпеливым толчком, и не могла дождаться: “Где ж это утро-то запропастилося?”… Не успевала закончить одно дело, а руки уже просили другое…”

Кто-то назовет Агафью насмешливым словом “трудоголик” — слово появилось у нас не так давно, чтобы принизить, отделить трудолюбцев от тех, кто работает расчетливо, для денег, на которые потом покупаются удовольствия. Но труд всегда был для народа святым понятием. В “Избе” художественно воплотилась высказанная Распутиным в одной из статей последних лет мысль о том, что в отринувшей Бога России труд стал религией. Образ Агафьи и образ избы как части ее, продолжавшей жить духом своей хозяйки и после того, как она оставила этот мир, превращают житейскую повесть в поэму о великой труженице.

И — новый прорыв — от события самого заурядного, каким является пережидание метельного снегопада, — на высоту всеобъемлющего символа. В рассказе “В непогоду” 2003 года шторм, разыгравшийся на байкальском побережье, предстает как расплата, как наказание за людское зло, переполнившее землю. Над миром висит угроза всевозможных катаклизмов, и пусть она преувеличена в ежедневных “ледяных потоках новостей”, но ведь с чего-то начинался Всемирный потоп. И крах Римской империи, погрязшей в пороке. И чем лучше мы, куда устремились, провозгласив “свободное” искусство, все более напоминающее грязный омут? И мысли о смерти: успеть бы приготовиться… Переходы состояний: тревога, страх, гнев, печаль, раскаяние — создают полную драматизма картину переживаний современного человека.

Рассказы “В непогоду”, “Под небом ночным”, повесть “Дочь Ивана, мать Ивана” принадлежат уже XXI веку.

Повесть получила премию в Китае (не странно ли?) как лучшее зарубежное произведение года. В России она была встречена и похвалой, и хулой. Единомышленники-патриоты поддержали писателя, демпресса доходила до улюлюканья.

Читательская конференция по повести “Дочь Ивана, мать Ивана” в Иркутске осенью 2004 года показала, что интерес к ней огромен — областная библиотека не вместила желающих поучаствовать. Выступая, Распутин признавал: да, повесть с изрядной долей публицистики и писалась трудно, но и не написать ее не мог — потряс реальный случай из иркутской жизни, когда насильник был убит матерью потерпевшей прямо в зале суда.

Не просто было оценить новое произведение писателя, поскольку насильник — выходец с Кавказа (как это и было в жизни). И не потому ли так трудно далась повесть автору, что тема для русского писателя оказалась неожиданной? Сибирь всегда была многонациональной, но пришла пора говорить о засилье пришельцев из ближнего и дальнего зарубежья: “Китайцы хитрее, кавказцы наглее, но те и другие ведут себя как хозяева, сознающие свою силу и власть”. Это — правда, и Распутин сказал о ней без околичностей.

Можно не соглашаться с автором в каких-то деталях, например: как это у рассудительной и волевой Тамары Ивановны дочь бросает школу и идет на курсы продавцов? или: отчего так отрешен от происходящей в семье драмы сын Иван? Озаренный русским словом, которое “сильнее гимна и флага, клятвы и обета”, не слишком ли он “идейный” для своего времени и своего возраста? Хотя и ответить нетрудно — несчастная Светка выдалась в слабого отца, а сын — в сильную мать, так бывает. Кому-то не понравилось отношение к скинхедам: видите ли, Иван во время изгнания и избиения ими подростков-наркоманов из бывшего детского кинотеатра “Пионер” “со своей нейтральной полосы был, конечно, на стороне скинхедов”, а еще во время рыночного погрома помогал казакам. Да и сам выстрел Тамары Ивановны… Это — насилие! Но писатель прав: на засилие зла ответом может быть и насилие. Где нет правосудия — там жди самосуда, надо отличать следствия от причин и устранять причины, а не стенать по поводу следствий. Давать свободу злу означает не давать свободы добру — пора осознать давно известную истину и не винить писателя в правдивости созданной им картины.