Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 210 Страница 6

В процессе развития плод выказывает черты то рыбы, то земноводного, то, наконец, млекопитающего. Ребёнок в процессе развития тоже, пожалуй, выказывает черты композитора, зодчего, поэта или химика: явление давно известное, но до сих пор практического применения не получившее. Правда, собирают иногда математические или химические классы, порой даже школы, но беда в том, что к выходу во взрослую жизнь ювенальная гениальность сходит на нет. За редким исключением. Потому Пушкины и Моцарты встречаются нечасто. Как и люди с жабрами или хвостами.

Может, не учить талантливых детей биному Ньютона, а заодно истории партии и прочим обязательным дисциплинам, а сразу дать бумагу, карандаши, инструменты? И посмотреть, что получится. Вдруг да и откроют что-нибудь этакое… Ход в параллельные вселенные, полувечный двигатель или игру «нолики — нолики». 

Но боязно. Что сами уйдут в параллельные вселенные — те, где на Марсе цветут яблони и развиваются алые стяги, — то полбеды. Социальных сирот у нас множество; десятком больше, десятком меньше, кто заметит? Но ведь они и других за собой увлекут, вот где риск. Проснёшься утром, а камердинер и доложит: так, мол, и так, ваше превосходительство товарищ Отец Нации, детей в России больше нет. И ваших тоже. Согласитесь: неприятно. Так что пусть учатся по утверждённым программам.  Если нельзя положиться на врождённую гениальность, то, быть может, нужно заменить её гениальностью приобретённой? Как в романе «The Dark Fields» by Alan Glynn, в переводе — «Область тьмы» Алана Глинна. 

Принял таблетку — и за вечер выдаёшь десять тысяч слов первоклассного текста. Или проводишь невероятные математические вычисления. Или ещё что-нибудь в том же роде. Глинна я привёл как автора, широко известного благодаря экранизации. На ту же тему писали и задолго до Глинна: взять хоть рассказ Анатолия Днепрова «Уравнение Максвелла». Кто не читал, советую — найдите и прочитайте: рассказ небольшой, но интересный. Но интереснее биография Днепрова. Он наверное знал, о чём пишет. Доброволец времён Второй мировой войны, Днепров, ещё будучи Мицкевичем, тринадцать лет прослужил в ГРУ Генерального штаба, а до этого — разведчиком (нашим разведчиком!) в штабе Роммеля. 

Впрочем, последнее, возможно, и легенда. Из ГРУ Мицкевич перешёл работать в оборонный НИИ и знал о чудесных изобретениях не понаслышке. Понятно, что ему пришлось взять писательский псевдоним: за людьми подобной судьбы пристально следили и там и тут. В своих рассказах и повестях он задавался вопросом, что есть гениальность и как сделать гениальность приобретённым свойством. 

И действительно — как?

Постичь гениальность научным методом в Советском Союзе пытались с двадцатых годов. Институт мозга на Большой Якиманке, созданный в немалой степени ради изучения мозга Ленина, проводил обширные исследования мозговой ткани самых различных людей — как выдающихся писателей, учёных или красных вождей, так и обывателей, вплоть до душевнобольных. Для сравнения, определения нормы.

Однако сведения о проделанной работе в массе своей остались вне досягаемости для медицинской общественности, тем более для общественности немедицинской. Иначе говоря, секретом. Известны заявления приглашённого учёного, немецкого невролога Оскара Фогта, о том, что у Ленина были необыкновенно крупные пирамидальные клетки, — и что дальше? Искать средства для развития этих клеток у человека? Или повременить?

Когда какое-то дело окутывается покровами тайны, думается, что дело это либо военное, либо дутое. Фикция, трюк — вроде изготовления наглядной агитации Бендером и Воробьяниновым на пароходе «Скрябин». Только Бендера раскусили быстро, плакат пришлось предъявлять в срок, а с поисками материальной основы гениальности удалось тянуть долго. С другой стороны, пусть источник гениальности человека обнаружить и не смогли, зато получили достоверную цитологическую модель мозга. Тоже результат, пусть и не дающий моментальной отдачи. Недавно подобным образом, с учётом современных возможностей, исследовали мозг Генри Молесона (Henry G. Molaison). С подобным же результатом. Да и само название «Институт мозга» не должно вводить в заблуждение: долгие годы в нём работали вшестером, и лишь в тридцать втором штат был расширен до двадцати ставок, что тоже не очень отягчало бюджет страны.

Интересно, а если подобным образом стали бы исследовать, скажем, планшетник, который свалился из хронодыры, созданной ребёнком-аутистом на десять минут ночью на первое января двадцать шестого года? Разобрали бы по винтику, разъяли бы на детали, и потом под мощной лупой или промышленным микроскопом с двадцатикратным увеличением стали рассматривать распилы микросхем, зарисовывая в толстые альбомы увиденное. Или фотографируя, не важно. Да, непременное условие — планшетник был бы необратимо неисправен: ведь и мозги учёных и поэтов исследовали после смерти. Ленин к моменту смерти долго и тяжело болел, и чем обусловлены особенности состояния исследуемого объекта — гениальностью или болезнью — поди разберись.

Сомневаюсь, что удалось бы наладить выпуск отечественных планшетников к тридцать шестому году. А как бы хотелось! Для гражданских лиц — модели «ФЭД», для военных — ударопрочные «КВ». Носят, естественно, в планшетах, вместе с запасным аккумулятором и блокнотом с карандашом (на всякий случай), обмениваются данными со штабом батальона, полка, дивизии, с соседом справа и соседом слева. Точнейшие карты, расположение «синих», расположение «красных», метеоусловия, прогноз погоды на неделю, состояние личного состава, вооружения, количество боеприпасов, меню на обед и ужин — и всё остальное, необходимое для управления взводом, ротой и батальоном. В полку и выше машины, ясно, помощнее. 

И только сунься агрессор — тут же получит по наглой фашистской морде и от соседа справа, и от соседа слева, а главный удар — анфас.  Но, повторю, вряд ли. 

С таблетками гениальности тоже пока не получается. Нет, я могу представить, что сами таблетки есть величайший секрет, но где результат? Предъявите мне результат, пожалуйста! Хотя бы намекните!

Молчит Русь. Не даёт ответа.

И потому остаётся набираться ума по старинке. Развивать остатки зачатков. Слушать лекции, читать учебники, затем — Маяковского, Ландау или Ленина, кому что ближе.  И ждать, кто победит завтра — планшетник или «товарищ маузер».

К оглавлению

Обсуждение перехода от гермафродитизма к раздельнополости как пример неклассического развития естественнонаучной гипотезы

Дмитрий Шабанов

Опубликовано 02 февраля 2014

Я рад тому, как была принята позапрошлая колонка (не прошлая, политическая, а именно позапрошлая, посвящённая переходу от гермафродитизма к раздельнополости). Кажется, мне удалось убедить в её основной идее многих читателей. Впрочем, убедительность в популярном изложении для научной идеи — ещё не самое главное.

Чтобы гипотеза прошла нормальный цикл созревания и развития, необходимо следующее:

— вписать её в историю вопроса, проанализировать аргументацию, высказанную по поводу этой и аналогичных идей;

— тестировать гипотезу на совместимость с накопленным знанием и имеющимися фактами;

— выдвинуть основанные на гипотезе прогнозы, которые можно подтвердить или опровергнуть.

Это большая работа, и сам я с ней практически наверняка не справлюсь. Прохождение этих этапов может обеспечить взаимодействие между разными специалистами. Думая о том, как его организовать, я понял, что созревание этой идеи шло очевидно «неклассическим» образом. Ключевую роль в нем сыграло взаимодействие через Сеть людей, для которых изучение этой проблемы не является основной задачей. Поэтому в этой колонке я хочу подробно описать траекторию, которую эта идея прошла к настоящему моменту.

По своей узкой специальности я популяционный эколог бесхвостых амфибий. Моя диссертация была посвящена популяционному разнообразию жаб (я заинтересовался им, разбираясь в изменчивости состава жабьего яда). В 1999 году я познакомился на научной конференции с коллегами из санкт-петербургского Зоологического института РАН и присоединился с их подачи к изучению гибридизации у лягушек. Вместе мы открыли то, что потом назвали Северско-Донецким центром разнообразия гибридогенного комплекса зелёных лягушек.

Специфика ситуации, в которой оказались мы с моими харьковскими коллегами, состоит в том, что мы работаем едва ли не с самыми интересными популяционными системами лягушек в мире, но серьёзно уступаем и западным, и даже российским специалистам в доступе к современной технике и необходимым финансам. На Западе можно собрать партию материала, прогнать его через супер-пупер-современные технологии и получить интересный и публикабельный результат. Мы, чтобы удержаться на плаву, должны очень хорошо думать, осмысливая проблему, над которой работаем.