Компьютерра - Журнал «Компьютерра» № 9 от 7 марта 2006 года Страница 7

Эритропоэтин, вырабатываемый почками и стимулирующий образование эритроцитов (а значит, и повышающий способность крови переносить кислород), уже стал главным действующим лицом многих допинговых разборок. Предыдущую белую Олимпиаду в Солт-Лейк-Сити кто-то вспоминает как «дарбепоэтиновую» — по имени популярного тогда «долгоиграющего» модифицированного эритропоэтина. Специфика ситуации в том, что дарбепоэтин (а может быть, уже и репоксиген) вошел в допинговую практику до того, как закончились официальные клинические испытания. Что не помешало бдительному Всемирному антидопинговому агентству (WADA) загодя приготовить тест на дарбепоэтин. Ведь мастера большого спорта — это порою отчаянные люди, буквально сметающие все препятствия на пути к пьедесталу. В самом начале испытания чистого эритропоэтина, до получения окончательных рекомендаций по применению, его жертвами стали около двух десятков велосипедистов (соревнования в гористой местности приводили к загустеванию крови, и в сосудах образовывались тромбы). Остановило это всех остальных? Как бы не так.

Возвращаясь к репоксигену, нужно сказать, что многие сомневаются в его допинговом потенциале, поскольку генотерапевтическое средство имеет внутренний регулятор: выработка эритропоэтина включается только в тот момент, когда эритроцитов в крови остается мало. Идеальная ситуация для правильной терапии, но не для стимуляции рекордов. С другой стороны, есть сомнения в возможности разработки надежных тестов на репоксиген — слишком уж тесно лекарство интегрируется с клеткой.

Если генетический допинг — пока лишь предмет для разговоров в сослагательном наклонении, то врожденное «неравноправие» спортсменов сомнений не вызывает. Мы ведь не удивляемся, что нет понятия «просто хороший бегун» — чтобы с одинаковым задором рвал финишную ленточку на стометровке, нарезал пару кругов по стадиону и завершал марафон. Спринтеры — это одни люди, стайеры — другие, а на пьедестал почета на средних дистанциях поднимаются третьи. Связано это, в частности, с заданной от рождения эффективностью систем образования и накопления энергии в организме (или, что то же самое, соотношения несущих их мышечных волокон). У кого-то хорошо работает креатинфосфатная (обеспечивает энергетику пиковых усилий длительностью в несколько секунд), у кого-то гликолитическая (десятки секунд, минуты), а кто-то приспособлен к длительным аэробным нагрузкам.

Известны гены, определенные варианты строения которых преобладают у быстрых и сильных или, напротив, выносливых спортсменов: на этом и можно играть. Например, специалистов по спортивной генетике вдохновила попытка дополнительной активации у мыши гена PPAR-delta. Об этом эксперименте сообщила международная группа исследователей, руководимая Рональдом Эвансом (Ronald M. Evans). У зверушек увеличивалось количество мышечных волокон того типа, который лучше приспособлен к длительной нагрузке, и выносливость «на марафоне» увеличивалась вдвое — «просто так», без каких-либо тренировок. У человека есть такой же ген, и фармацевтические компании уже проявили повышенный интерес к новости. К сожалению, то, что можно найти в открытой печати относительно «генов чемпионства» — наверняка лишь верхушка айсберга. Слишком уж животрепещущая для спортивных менеджеров тема, чтобы делиться информацией, получаемой в специализированных лабораториях.

Спорт — схватка воли и характера, а не нуклеотидных последовательностей. Можно еще примириться с тем, что спорт высших достижений всегда будет вотчиной людей с особыми врожденными предрасположенностями. Но генетический допинг — это уже какая-то крайняя черта. Представьте — дисквалификация применившего его спортсмена может быть только пожизненной, а бедолага будет все время прислушиваться к своему организму и с тревогой гадать, во что ему вылилась столь смелая попытка улучшить свои кондиции. Будем надеяться, что дух фэйр-плей не позволит выйти на старт генномодифицированным спортсменам.

НОВОСТИ: Что показала экспертиза

Автор: Киви Берд

Сразу два заметных события — одно в Америке, другое в Европе — наглядно продемонстрировали, сколь субъективным делом является «серьезная научная экспертиза» в искусстве и сколь велика здесь роль личных взглядов экспертов на предмет исследования.

В США Эллен Ландау (Ellen Landau), профессор искусствоведения и видный специалист по творчеству художников-абстракционистов, публично не согласилась с результатами работы компьютерной программы графического анализа, расценившей как подделку тридцать две недавно найденные и прежде неизвестные картины Джексона Поллока (Jackson Pollock, 1912—56), одного из главных представителей абстрактного экспрессионизма. Упомянутая программа, написанная физиками Орегонского университета, уже с десяток лет успешно применяет методы фрактального анализа для установления степени «близости» в геометрических структурах на достоверно подлинных картинах художников и в работах, вызывающих сомнение. Сумбур и хаос в «новых» картинах, заключил алгоритм программы, совсем не такой, как в ныне известных творениях Поллока (на фото 1 одно из его полотен).

Однако Эллен Ландау выставила против бездушного алгоритма аргументы опытного искусствоведа — более традиционные, но от этого не менее убедительные. Картины нашел кинорежиссер Алекс Мэттер (Alex Matter), знавший Поллока с детства, поскольку с художником дружил его отец, график и фотограф Герберт Мэттер. В силу ряда семейных обстоятельств картины больше трех десятилетий пролежали забытыми на провинциальном складе неподалеку от студии-мастерской Поллока. В довершение Ландау продемонстрировала публике слайды с абстрактными фотографиями Герберта Мэттера 1940-х годов, композиционно имеющими явное сходство с «новыми» картинами художника. Таким образом, стилистический и исторический анализ в данном случае диаметрально разошлись с анализом математическим, а каждая из спорящих сторон предпочитает оставаться при своем мнении.

В Европе же громкий искусствоведческий спор затеяла другая дама-профессор, Хильдегард Хам-

мершмидт-Хуммель (Hildegard Hammerschmidt-Hummel) из германских университетов Марбурга и Майнца. Она подготовила к печати книгу, в которой доказывает, что достоверно установила целых четыре прижизненных портрета Вильяма Шекспира, а попутно — еще и причину его смерти от «рака лимфы». Тема эта бурно обсуждается историками искусства, поскольку в жизни, творчестве и смерти величайшего английского драматурга гораздо больше загадок, нежели доподлинных фактов. В частности, сейчас британская Национальная портретная галерея (НПГ) подготовила выставку по результатам тщательной научной экспертизы, длившейся три года и пришедшей к выводу, что из шести самых известных прижизненных портретов Шекспира лишь один можно расценивать как аутентичный.

Профессор же Хаммершмидт-Хуммель выбрала для исследований собственный, весьма нетрадиционный путь судебно-медицинской экспертизы. Измеряя характерные части лица (нос, глаза, губы, подбородок) и соотношения между ними, она пришла к выводу, что две картины (Flower Shake-speare и Chandos Shakespeare), терракотовый «Бюст Дэйвнанта» (фото 2) и так называемая «дармштадтская посмертная маска» — подлинные портреты, сделанные современниками с натуры. А характерная припухлость возле левого глаза, отображенная на всех портретах, — это, по убеждению профессора, раковая опухоль, которая и стала причиной смерти Шекспира. Столь смелые выводы, к которым Хаммершмидт-Хуммель шла десять лет, помогли ей сделать знакомые патологоанатомы, врачи, офтальмологи, дерматологи и инженеры-программисты 3D-графики, чьими совместными усилиями ныне демонстрируется «бесспорная» аутентичность всех четырех портретов одному человеку по имени Вильям Шекспир.

Правда, большинство экспертов-шекспироведов с выводами Хаммершмидт, мягко говоря, не соглашается. Так, недавний анализ картины Flower Shakespeare показал, что это явная подделка XIX века, поскольку портрет написан с использованием пигментов, не употреблявшихся в красках до 1818 года. Автор «Бюста Дэйвнанта» тоже давно и достоверно установлен — это французский скульптор XVIII века Луи Франсуа Рубильяк (Louis Francois Roubiliac). Что же касается «посмертной маски», находящейся в Дармштадтском замке в Германии, то и относительно нее имеется множество экспертных свидетельств, указывающих, что это подделка XIX века. Лишь Chandos Shakespeare пока сохраняет среди большинства искусствоведов свой статус аутентичного. Давая же оценку работе германской исследовательницы, специалисты экспертной комиссии НПГ выражают сильнейшее сомнение в полезности такого подхода: «Измерять характеристики лица по портретам — значит, не понимать саму природу изобразительного искусства. Художественные портреты не могут выступать судебно-медицинским свидетельством похожести лиц».