Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 81 Страница 7

Культурное наследование – дорогое приспособление. Оно нужно только тем видам, которые должны чрезвычайно быстро осваивать новые формы поведения и переходить от одного способа действий к другому. Именно с такой ситуацией столкнулись потомки африканских лесных приматов, которые начали во времена климатических катаклизмов осваивать саванны. Однако к культурному наследованию способны далеко не только мы. Культурно наследуются детали песен певчих птиц и приёмы охоты у хищных зверей. Среди популяций воронов в Европе и среди популяций шимпанзе в Африке описаны локальные культуры, которые отличаются по принятым в них технологиям добычи пищи.

Культурное наследование у человека неуклонно совершенствовалось. Язык – и следствие культурного наследования, и мощнейший механизм его интенсификации. Вначале речь шла о передаче опыта от ближайшего окружения каждого человека. Подумайте: ещё недавно свойства большинства людей определялись свойствами узенькой группы, к которой они относились, — членов одного с ними племени, жителей одной с ними деревни. Следующий шаг в глобализации культурной передачи признаков сыграла письменность. Она позволила, хотя бы частично, преодолеть ограничения, накладываемые на взаимодействие между людьми временем. На нас влияют те, кто давным-давно ушёл из этого мира…

Едва ли не первые личности в истории человечества – Эхнатон и Нефертити — до сих пор живы в нашей культуре, а Нефертити даже удаётся оставаться символом женской красоты. До сих пор многие из нас выстраивают свой годичный цикл в соответствии с мифами о жизни одного еврея, жившего около двух тысяч лет назад на окраине Римской империи. Читая «Исповедь» Августина Аврелия, я был поражён ощущением контакта с живым человеком, хотя речь шла о жителе принципиально иного времени, носителе принципиально иного опыта.

Помните аналогию Карла Юнга, сравнившего сознание с освещённой частью нашей психики? Сознание («со-знание») – те наши психические процессы, которые «видят» друг друга; кроме них, есть обширный набор иных, бессознательных процессов, каждый из которых – невидимка для постороннего взгляда.

То, что варилось в голове Блаженного Августа, в полной мере было доступно лишь ему самому. Что-то из этого было доступно прихожанам, слушавшим проповеди епископа Гиппона. Узнали бы мы, что в голове этого североафриканского мыслителя IV-V веков сложилось понимание психологического восприятия времени, если б не письменность?

Долгие века рукописи «Исповеди» Августина были доступны лишь избранным. Книгопечатание неизмеримо расширило круг людей, на которых он мог повлиять напрямую. Году этак в 1989-1990 мне на день рождения подарили «Исповедь» Августина… Я так гордился, что у меня есть этот текст! Уважаемые читатели, сейчас он доступен любому из вас буквально в несколько щелчков мыши.

В сфере культурного обмена возникла область общедоступного. Видимые с разных сторон процессы нашей психики образуют сознание. Доступные с разных сторон части пула культурного взаимодействия образуют… как бы это назвать… сознание человечества? ноосферу? или всё-таки со-знание ноосферы?

Странно, конечно, определять непонятное через непонятное. Понятие ноосферы туманно и допускает различные трактовки. Однако несколько вещей, наверное, никто оспаривать не станет:

основа ноосферы – культурное наследование;

единой её делает общедоступный культурный фонд;

этот фонд развивается по своим законам (можно сказать – живёт

информационная революция привела к быстрому расширению этого общедоступного фонда.

Каждый из нас не исчерпывается нашим вкладом в это со-знание. То, что происходит внутри нас, богаче тех проявлений, которые отражаются в нашем взаимодействии с ближними. То, что мы выплёскиваем в общедоступный культурный фонд, оказывается ещё скуднее. Но это – путь «длинной руки культуры». Мы дотягиваемся им до всего человечества, причём не только нынешнего человечества, но и до всех его будущих этапов, которые смогут поддержать существование со-знания!

Итак, происхождение человечества – важнейший переход в эволюции жизни, который связан со становлением нового типа информационного обмена. Через нас в этот мир пришло нечто, чего никогда раньше не было, и мы переплетены в единое целое краями наших индивидуальных культур. Гордиться этим? Опасаться связанных с этим переходом рисков? Жить, пока живы, поддерживая информационный процесс, который уже намного шире каждого из нас!

...Одна разумная девушка написала в комментариях на моём сайте, что уже не может спокойно выпить поутру кофе, не вспомнив этих колонок. Это именно то, чего я добивался!

К оглавлению

Василий Щепетнёв: Могущественный дух

Василий Щепетнев

Опубликовано 11 августа 2011 года

Дом, в котором я живу, не слишком большой и не слишком маленький. На сто квартир или около того. Построенный в пятидесятые, он знал лучшие времена, но надеется, что они, те времена, ещё вернутся. В старом фильме «Старик Хоттабыч» главный герой, пионер Волька Костыльков, жил в доме, очень похожем на мой. Как снаружи, так и изнутри. Только тот дом стоит в Санкт-Петербурге, на улице Савушкина, под номером двадцать восемь (хотя по сюжету Волька – москвич), а я живу в Воронеже.

И ещё у Вольки был волшебник Хоттабыч, а у меня волшебника нет. Зато у меня есть собака Афочка, с которой я гуляю или сижу на скамейке, читая да хоть того же «Хоттабыча». Литератор, он читает что хочет – сказки, школьные повести, «Муху-цокотуху», и никто ему не скажет, что в детство впадает или дурака валяет. Вдруг он хочет что-нибудь детское сочинить и потому изучает тонкости процесса?

Вот так я давеча под присмотром Афочки утром, часов в шесть, читаю биографию Анны Иоанновны, и тут подходит ко мне гражданин, словесный портрет которого опущу. Афочка спокойна, значит, и я могу не тревожиться.

– Где тут бутылку водки можно достать? – спрашивает гражданин. – Гастроном напротив, – отвечаю. – Нет, дешёвой. – Не знаю.

Гражданин посмотрел на меня с сомнением, но больше ничего не сказал. Развернулся и ушёл. В этот дом я переехал десять лет назад и к подобным вопросам привык. Поначалу тревожился: неужели, думал, у меня вид такой – знатока дешёвой водки? Потом догадался: где-то рядом торгуют палёнкой. Кто знает точный адрес, идёт прямо, а кто не знает, ищет дорогу. Спрашивает. В том числе и у меня.

Кстати, местные жители водку, понятно, употребляют. Порой прямо во дворе. Но – магазинную. Если загорится – снаряжают человека в гастроном, благо он и в самом деле недалеко. Три минуты бойким шагом. То ли, как и я, не знают, кто именно в доме или по соседству торгует без патента, то ли, наоборот, знают. Ещё вариант – никто ею здесь и не торгует, а спрашивают под видом страждущих борцы с экономической преступностью. Вдруг да и раскроют подпольный заводик.

Действительно, готовность рискнуть здоровьем, а возможно, и жизнью ради экономии двадцати-тридцати, пусть даже пятидесяти рублей, должна поражать. Но не поражает. Хотя знаешь доподлинно, насколько часто люди травятся суррогатным алкоголем. Когда подобное случается в Турции, о жертвах говорят и пишут. Но в любую неделю в любой из наших губерний число пострадавших от поддельной водки больше, чем за всю историю российско-турецкого туризма. И ничего. Привыкли. И потом: а вдруг у страждущего просто нет ста рублей на магазинную водку? Ста рублей нет, а потребность выпить есть.

Бедность въелась в наши гены, вернее, она направляла естественный отбор. Как неохотно мы расстаёмся с хламом, забивая балконы и кладовки вещами, которыми не будем пользоваться никогда, – старыми деревянными лыжами, плёночными фотоаппаратами, пишущими машинками, кинескопными мониторами. У меня даже обувная коробка трёхдюймовых дискет лежит. Экономим не столько из страсти к процессу экономии, сколько вынужденно.

Нет у казённого предприятия или казённого работника («требуется нейрохирург, компетентность, знание специфики многопрофильного стационара, оклад 7.200 рублей», объявление от второго августа сего года) средств на покупку подлинных фирменных продуктов. Казённый работник и рад бы смотреть не пережатую авишку, а полноценный блюрэй, пользоваться новым фирменным картриджем, а не в двадцатый раз перезаправленным, питаться мясом, а не как бы колбасой «губернская», и так далее. А нет средств.

Выбор простой: либо пользоваться суррогатами, либо не пользоваться ничем никогда. Жить плохо, уродливо, нездорово либо не жить вовсе. Активные люди, понятно, выбирают третье – переселяются в города и страны, более подходящие для самореализации. И размножаются там, а не здесь.