Наталия Вронская - Любовный лабиринт

Наталия Вронская

Любовный лабиринт

Для чего вам, сударь, ответ, которого вы у меня просите? Верить в ваши чувства — не значит ли иметь лишнее основание опасаться их?

Не отрицая их искренности и не признавая ее, разве не достаточно мне — и не должно ли быть достаточно и для вас — знать, что я не хочу и не имею права на них отвечать?

1

Помещица Полина Платоновна Михайлова жила уединенно в имении, которое оставил ей в наследство супруг Николай Николаевич Михайлов, скончавшийся около трех лет назад по досаднейшей случайности. Упав с лошади, бедняга сломал себе шею. Двадцатипятилетняя вдова, которой многие прочили скорое повторное замужество, не торопилась связывать себя с кем-либо узами Гименея, хотя искателей вокруг нее вилось предостаточно. Во-первых, она непременно желала выждать три года, что полагались хорошим тоном для достойного траура. А во-вторых, откровенно говоря, вовсе не желала делаться вновь супругой.

Ее жизнь в браке не была ни несчастной, ни счастливой, а совершенно обыкновенной, как у прочих. Пять лет супружеской жизни у кого хочешь снимут с глаз романтическую пелену. Детей у Полины Платоновны не случилось, и ее силы и внимание занимало хозяйство, которому предавалась она со всем доступным ей пылом, ибо муж ее весьма охоч был до развлечений, а не до деловых забот, и более всего почитал псовую охоту. Посему, забросив почти все свое хозяйство и отдав его жене в полнейшее распоряжение, Николай Николаевич дни и ночи проводил ежели не в поле и не в лесу с доезжачими и выжлятниками, то на псарне со своими гончими и кубарыми борзыми, которых он особливо выделял перед половыми, бурматными и муругими[1]. Вот на охоте и окончил Николай Николаевич свои развеселые деньки.

Полине Платоновне развлечения супруга были малопонятны, все же она погоревала искренне и еще более отдалась домашним заботам. Многие соседи ожидали, что молодая вдовушка ринется в столицы и году не пройдет, ведь имела она много родни в Петербурге. В столице жила и здравствовала ее матушка, графиня Прозоровская, особа, близкая ко двору, статс-дама самой императрицы, а также батюшка, граф Прозоровский, камергер двора его величества Александра Благословенного. Но Полина Платоновна и шагу не сделала из собственной вотчины. Единственное, что она предприняла, так это поездку в уездный город N.

Полина Платоновна, обремененная со смертью мужа еще более многочисленными заботами, решила нанять управляющего. Муж ее, при всей своей безалаберности, все же уделял время имению, иногда объезжая его и делая внушения старостам, что приносило определенные плоды. Теперь же, при отсутствии твердой руки (еще более твердой, чем у Полины Платоновны) мужики начали хитрить, путать хозяйку, и вскоре обнаружилось, что имение вдруг вошло в некоторый убыток, хотя считалось одним из доходнейших в округе.

Необходимо было нанять такого человека, чтоб он не только объезжал угодья, но и разбирался в обширном хозяйстве и на которого можно было бы положиться.

Сказано — сделано. Полина Платоновна отправилась в город и исполнила свое намерение. И через неделю в ее имении, во флигеле, еще при дедушке ее покойного супруга предназначенном для семейства управляющего, поселился Петр Иванович Черкесов, отставной гвардейский офицер лет тридцати трех.

Бывший майор вышел в отставку, едва вернулся из заграничного похода в 1815 году. Обстоятельства, вынудившие его это сделать, были семейного характера. Теперь же он находился в положении крайне затруднительном, и, потому, когда через своего приятеля узнал, что в имение требуется управляющий, не раздумывая и не рассуждая насчет условий, согласился.

Полина Платоновна, все узнав о будущем управляющем от приятеля, бывшего ее знакомым через мужа, также с легкой душой согласилась. Дворянин, офицер, не слишком молодой, но еще вовсе нестарый… Сколько их по заключении мира в поисках честных средств для жизни нанималось управляющими в доходные имения! Помещица считала, что ей, безусловно, повезло, тем более когда узнала, что господин Черкесов не вовсе неопытен в таких делах.

Немедля он был представлен своей будущей нанимательнице, и Полина Платоновна нашла его человеком, достойным доверия, приятным, решительным, сильным — словом, именно таким, которому с легким сердцем можно поручить сложное дело приведения имения в порядок.

И вот уже три года прошло с той поры, как установилось такое положение дел. Твердой рукой Полина Платоновна вела свое хозяйство, опираясь на помощь управляющего, который оказался именно таким надежным человеком, как она и ожидала.

Она занималась домом, поместьем и помимо этого воспитывала племянницу, Лидию Андреевну Михайлову. Лидия, дочь кузена Николая Николаевича Михайлова, человека небогатого, а под конец жизни и вовсе потерявшего остатки своего скудного состояния, осталась сиротой и без средств к существованию. Ее забрал к себе в дом дядя Николай и поручил ее воспитание супруге. Теперь Лидии исполнилось восемнадцать лет, и она сделалась вполне милой и прелестной, хотя несколько взбалмошной особой.

Каковой же надобно было быть хозяйке при сложившихся обстоятельствах? Ежели человеку стороннему изложить все ее жизненные события, то перед его внутренним взором, без сомнения, предстанет эдакая почтенная матрона, обремененная заботами. Но Полина Платоновна была вовсе не такова. Она едва достигла двадцати восьми лет и как женщина, лишенная забот о муже и многочисленных детях, была похожа скорее на юную девушку, нежели на вдову и почтенную матрону.

Полина Платоновна обладала особой красотой, признаваемой даже женщинами-соперницами, то есть красотой, с которой не поспоришь. Что сказать о густых темных волосах, об изящном овале лица, о блистающих очах, тонком носе, красивых губах и зубах, подобных мелкому жемчугу, как любят говаривать поэты? Ничего. Ровным счетом ничего, кроме того, что все это составляло самое приятное для глаз зрелище. Конечно, строгость, присущая Полине Платоновне, несколько скрадывала впечатление от столь блистательной внешности, но когда она делалась весела и непринужденна, то по доброй воле глаз от нее отвести было невозможно.

Ежели некто, не знакомый с вдовой и племянницей, встретил бы их, то вполне мог бы принять их за сестер-погодок, но не за особ, разделенных десятком лет. Ну а ежели б покойный Николай Николаевич вдруг ожил, то, взглянув на жену, без сомнения, признал бы, что теперь она выглядит точно так, как в девятнадцать лет, то есть в ту пору, когда была его невестой.