Елена Арсеньева - Отрада сердца моего (Анастасия Минкина)

Отрада сердца моего (Анастасия Минкина)

– Господин Талишевский, вы должны меня помнить.

– Как же, как же, господин ген… пардон, сударь, конечно, я вас припоминаю. Мы виделись два года назад по поводу госпожи Шумской, если не ошибаюсь. Тогда у вашего… так сказать, товарища по службе возникли некоторые беспокойства относительно благородного происхождения его… знакомой, да, доброй знакомой госпожи Шумской. Вашего некоторым образом коллегу обижало, что находились недоброжелатели, кои называли ее чьей-то там дочкой… конокрада? Кузнеца? Кучера? А впрочем, сие никакой роли не играет, словом, эти глупцы честили ее просто Настасьей Минкиной и нипочем не желали верить в ее дворянство. Ну что ж, нам с вами при помощи известных документов удалось переубедить общественное мнение, коему свойственно было ошибаться, и уверить его в том, что госпожа Анастасия Шумская и ее происхождение заслуживают всякого почтения. Именно так и обстояли дела, если память мне не изменяет.

– Ну что ж, ваша память – верная подруга, что меня очень радует.

– А чему, господин гене… то есть, пардон, сударь, я обязан приятностию нашей новой встречи? Неужели нашлись глупцы, которые решили усомниться в благородности происхождения еще одной прекрасной дамы?

– Таковых глупцов, на счастье, не обнаружено. Другое дело, что теперь подвергается сомнению дворянское происхождение сына госпожи Шумской…

– Ах, так у нее народился ребеночек? Соблаговолите передать мои поздравления счастливой мамаше, господин гене… пардон, сударь.

– Хватит вам заикаться, Талишевский. Можете называть меня генералом или его высокоблагородием, как угодно. В любом случае, надеюсь, ни титул мой, ни имя, ни звание, ни, самое главное, суть нашего разговора не станут известны никакому третьему лицу. Не то гнев моего, с позволения сказать, товарища по службе будет ужасен. От вас не останется даже воспоминания!

– Понимаю, понимаю! Не надо никаких угроз, можете не сомневаться в моей преданности и надежности!

– Вы меня успокоили. Так вот, касаемо происхождения сего дитяти. Что тут можно сделать, господин Талишевский?

– По-ни-маю… Все понимаю, но… трудная задача, ваше высокоблагородие.

– Ваши труды будут оценены по достоинству.

– Пардон, конечно, за нескромность, господин генерал, однако… как бы это поизящнее выразиться… родившийся младенец госпожи Шумской состоит в родстве с вашим, пардон, коллегою?

– О да, состоит. Причем в самом ближайшем.

– Матка Боска… Что же нам делать?!

– Что вам делать, господин Талишевский, мне совершенно ясно. Всего-навсего засвидетельствовать подлинность грамот, удостоверяющих дворянское происхождение младенца Михаила Шумского. Я уполномочен сообщить, что за свои труды вы можете назначать любой гонорар.

– Любой?!

– Любой. Разумеется, в разумных пределах.

– Ох уж эти разумные пределы! Они так грубо ограничивают свободный полет фантазии! Ну, я вижу, вы мне не оставляете никакого выбора. Я вынужден повиноваться.

– Вынуждены, Талишевский. Вынуждены!

– Хорошо. Я все сделаю. Завтра бумаги будут вполне готовы.

– Завтра?! Надеюсь, вы шутите. Бумаги нужны мне через час, чтобы немедля покинуть этот несчастный городишко и скакать к пославшему меня лицу.

– Через час? Однако, сударь! Вы нетерпеливы, словно молодой любовник. Ну хорошо, хорошо… Но помните ваше обещание насчет любого гонорара.

– Напоминаю – в разумных пределах любого.

– Да, да, конечно, в самых разумных. Ну так я, с вашего позволения, приступаю к работе?

– Приступайте. Кстати, я от души надеюсь, что, когда дело будет слажено, ваша чрезмерно верная подруга по имени «память» все же изменит вам и вы начисто забудете как имена и фамилии персонажей этой истории, так и все обстоятельства, с нею связанные. Слышали меня?

– Это приказ, ваше высокоблагородие?

– Считайте, что так. Исполнить сей приказ неукоснительно – в ваших же интересах, Талишевский!

Этот опасный разговор состоялся в Слуцке приблизительно в 1804 году. Персонажами его были ловкий адвокат, большой знаток польской коронной дипломатики, то есть науки о подлинности документов, и прибывший по срочному заданию из Санкт-Петербурга генерал Бухмейер, бывший доверенным лицом не кого-нибудь, а графа и генерала, военного министра Алексея Андреевича Аракчеева.

У последнего, человека, коего исторически повелось считать ортодоксом, бурбоном, солдафоном, невежей и невеждой (что характерно, в таковых его числили не только дети светлого будущего – непримиримые противники самодержавия, но и вполне благонамеренные его современники), была одна слабость, одна ахиллесова пята, которая находилась, хоть это и противно анатомии и физиологии, не где-нибудь, а в сердце. Имя этой слабости было Настя Минкина. То есть, пардон, – благородная дама Анастасия Шумская.

…Он никогда не мог забыть этого дня. Объезжал свое Грузино, свое любимое новгородское имение, измученный душевно и физически. Государь-император Павел Петрович чуть не год назад отправил в отставку верного своего слугу, которым раньше нахвалиться не мог, которого назначил военным министром и которому даже пожаловал графский титул (с лично придуманным титулованием «Без лести предан») и командорственный орден Св. Иоанна Иерусалимского. Негодные петроградские якобинцы (их ведь везде полно, проклятых вольнодумцев, не токмо в одном Париже!) немедленно извратили девиз, произносить и писать стали его так: «Бес лести предан». А командорственный орден Алексей Андреевич, будь на то его воля, с легким бы сердцем вернул императору. Иезуиты, мальтийские рыцари – все эти любимые и опасные игрушки императора – были ему глубоко ненавистны. Кабы кто его спросил, он бы сказал, что девизом государевым должны быть три слова: «Православие, самодержавие, народность», а всякие игры с католиками до добра не доведут. Нет, не доведут! А как хорошо начинал Павел Петрович, с какой охотой вместе с ним трудился Аракчеев над исправлением тех несообразностей, кои допускала в русской армии матушка-государыня! Известно, женщина, ну что с нее взять, а армия железной руки требует. Вот Аракчеев и старался со всем усердием ради насаждения дисциплины в войсках, надзирал за ведением хозяйства в войсках, главным образом – за довольствием и опрятным содержанием нижних чинов. «Чистые казармы – здоровые казармы!» – любил он говорить. Ну, понятно, в армии, особенно в гвардии, некоторые его требования, отнимавшие прежний дух свободы (а где свобода, там и разгильдяйство – оно известно!), вызвали и ропот, и недовольство, и непрестанные доносы императору… Конечно, Алексей Андреевич сам виноват – заступился за провинившегося брата, – но разве стоило так уж рубить сплеча и немедленно отставлять верного, воистину без лести преданного служаку? Вдобавок отставлять с запрещением бывать в столицах…