Джудит Тарр - Дочь орла Страница 10

Кого-нибудь вроде Феофано.

Их взгляды встретились.

— Варвар, — сказала Аспасия.

— Король, — возразила Феофано. Император, правящий в Риме.

— Надменный, самонадеянный.

— Царственный.

— Уверена, он не знает ни слова по-гречески.

— Он может научиться.

— Или его невеста может выучить германский.

Феофано улыбнулась. Это была улыбка ее матери: обманчиво, опасно нежная.

— Его невеста, — сказала она, — станет императрицей.

4

Должным образом воспитанная благородная женщина должна всегда быть скромной и осмотрительной. Феофано знала это очень хорошо. Аспасия научила ее. Но Феофано была к тому же царевной и училась царственному поведению в суровой школе своей матери.

Она должна была бы выжидать, посещать царицу, намекнуть там и здесь, постепенно дать понять, что она хотела бы того, о чем все вокруг шепчутся. Другие начали действовать именно так. Некоторые евнухи и особенно азартные вельможи заключали пари на ту или другую из сестер царицы. Ставили даже, правда немного, и на Аспасию.

Феофано не стала ждать, интриговать или делать намеки. На следующий же вечер после прибытия послов, когда император удалился в свои покои, она явилась к его дверям.

Аспасия была с ней. Феофано отнеслась к этому как к должному и испытала некоторое облегчение. Она была дерзкой, как хороший стратег, но не безрассудной; а управляющий императора был старым приятелем Аспасии.

Несмотря на это, он мог бы отправить их с глаз долой, но прежде он был солдатом и умел ценить решительность удара. Он не улыбнулся, это было невежливо, но Аспасия уловила блеск в его глазах. Он слегка поклонился и выразил готовность передать их просьбу самодержцу.

Женщины сидели в полутемной прихожей, где сквозило, и ждали. Феофано была спокойна и могла бы показаться безмятежной, если бы не ее пальцы, которые беспрерывно складывали и разглаживали сборки на юбке.

Аспасия даже не пыталась изобразить спокойствие. Она посидела немного, но стул был жесткий, и тело требовало движения.

Голос Феофано громко прозвучал в тишине.

— Ты, наверное, думаешь, что это безумие? И глупо с моей стороны желать этого?

— Да, — отвечала Аспасия.

Феофано слишком хорошо ее знала, чтобы удивиться. Улыбка, промелькнув, исчезла.

— Тогда почему ты помогаешь мне?

Аспасия остановилась, резко повернулась к Феофано.

— Потому, что я такая же безумная и глупая. Потому, что дворец — это клетка, а на Западе есть дверь, и ключ может оказаться в твоих руках. Не в моих, это невозможно, если только его священное величество не еще больший идиот, чем я его всегда считала, но ты — ты можешь улететь на свободу.

— Я могла бы подождать, — сказала Феофано, — как ждала царица. Что бы ни говорили эти варвары, но единственная и настоящая Римская империя — здесь, и если я покину ее, может быть, уже никогда не вернусь.

— Ты могла бы подождать, — согласилась Аспасия, — но хочешь ли ты?

— Нет. — Феофано взглянула на свои руки, которые, наконец, успокоились. Она подняла глаза, и ее взгляд застыл на лице Аспасии. — Ты ведь ненавидишь его?

У Аспасии перехватило горло.

— Какая разница? — выговорила она с трудом.

— В нем нечего ненавидеть, — сказала Феофано. — В нем вообще нет ничего, и в моей душе к нему тоже ничего нет. Он просто хотел получить корону. Он избавился от того, что стояло на его пути. — Она тихонько вздохнула. — Я собираюсь встать у него на пути.

Аспасия промолчала. Она ненавидела его, и неважно, что Феофано видела, как он ничтожен, если отобрать у него корону и высокие сандалии. Это была не та ненависть, которая подливает яд в кубок или подсылает убийц, как он подослал их к Деметрию. Это была просто ненависть. Ненависть заставляла ее омрачать его спокойствие постоянно, даже если бы он забыл, кто она. Она собиралась пережить его; она хотела, чтобы он знал об этом.

Выражение ее лица испугало Феофано. Она придала своему лицу спокойствие, хотя улыбнуться не смогла.

С таким лицом она повернулась к управляющему, который вошел с довольным видом.

— Их священные величества примут вас сейчас, — сказал он.

Самодержец и императрица ждали их в одной из внутренних комнат. Они нередко сидели так по вечерам вместе, в комнатах самодержца или царицы, без прислуги, беседуя о чем-либо, а нередко молча. Феодора, проведя годы в монастыре, различала все оттенки молчания. Самодержец, казалось, находил в этом отдохновение. «А может быть, — думала Аспасия, — он был человеком привычки и, сделав что-то однажды, продолжал поступать так же и в дальнейшем».

По-видимому, его не смутило, что его вечернее уединение нарушили. Он приветствовал их любезно, со своим обычным обаянием: приказал усадить поудобнее, принести вина, подслащенного медом. Царица улыбалась, глядя на них, такая безмятежная, какой старалась быть Феофано.

— Сестра, — обратилась она к Аспасии, — как я рада тебя видеть. И племянницу. Все ли у вас благополучно?

— Все хорошо, ваше величество, — пробормотала Феофано.

Феодора улыбнулась. Самодержец кивнул. Аспасия сжала зубы и решила помалкивать. Это сражение Феофано. И пусть она его выиграет.

Как ни дерзко Феофано добивалась этой аудиенции, теперь, получив ее, она была сама любезность. Казалось, она была готова всю ночь говорить обо всем на свете, от здоровья управляющего царицы до скачек на Ипподроме. Она вела беседу весьма искусно. Император был убежден, что он сам затронул тему западных варваров и их посольства.

— Дадите ли вы им то, чего они хотят? — спросила Феофано небрежно, как будто она не поставила все на этот единственный удар.

Император даже не нахмурился от ее дерзости. Он размяк от вина и от звуков собственного голоса.

— Ты считаешь, что надо?

— Решать вашему величеству, — ответила Феофано.

Его величество рассмеялся.

— Конечно, мне, и я решу. Но как поступила бы ты?

Феофано потупила глаза. Аспасия заметила их блеск сквозь густые ресницы.

— Я, ваше величество? Если бы я была императором?

Он кивнул, довольный собой.

— Я думаю… Я бы тянула переговоры и медлила бы, и откладывала и заключила бы, в конце концов, выгодную сделку: я дала бы им, что они просят.

— Значит, так? Ты дала бы им царевну?

— Я дала бы им то, чего они хотят, не больше и не меньше. Царевну, но не рожденную для пурпура, чтобы они не слишком возгордились. Достаточно молодую, чтобы удовлетворить саксонского мальчика, и достаточно взрослую, чтобы угодить старому льву — его отцу. Лучше девушку: у вдовы, даже плодовитой, могут возникнуть трудности с прежней родней.