Джулиана Берлингуэр - Серебряная рука Страница 10

— Ты слышишь, Хасан? Он назначил себе двух заместителей. Так меньше опасности, что оба сразу могут выкинуть что-нибудь: будут присматривать друг за другом. Баба уже одной ногой на том свете, но не хотел, чтобы кто-то отнял у него власть!

Но что ждет их теперь? Кто станет распоряжаться, если Баба умрет, а Хайраддина все нет и неизвестно, куда он подевался? О всемилостивый Иисус, о святейший Аллах! Если Баба умрет, так и не назначив наследника, прощайте мечты о том, что его Хасана сделают государем! Да, нужно молиться и молиться!

Умрет, не умрет, умрет?.. Осман проводит в молитвах три ночи подряд, задаваясь этим мучительным вопросом. Он глубоко страдает, хотя злится на себя за это.

Сколько издевательств пришлось претерпеть ему от Аруджа! Только такая дурья башка, как он, может молить богов, чтобы хозяин выжил и вновь принялся орать. А он так боится его крика! Сложив ноги калачиком, Осман сидит перед дверью Аруджа и прислушивается. Вдруг до его ушей доносится стон.

Нет, не стон, а рычание, переходящее в грозный рев. Ну да! Это голос Аруджа, и звучит он как летний гром. Арудж жив!

Осман смеется, плачет, бросается ко всем, кто выходит из покоев господина, и требует, чтобы ему сказали правду.

— Ради святейшего Аллаха, скажи, он действительно жив?

— Разве ты сам не слышишь?

Арудж-Баба считает, что он уже здоров, и хочет подняться. Он бушует так, что старинные кольчуги и турецкие ятаганы, украшающие царскую прихожую, начинают позвякивать; прозрачные, пронизанные солнечным светом белоснежные занавеси колышутся, вздрагивают усы часовых — все и вся приводит в движение этот ураган.

III

Прошло много дней. В состоянии Аруджа еще были критические моменты, но худшего, считают врачи, уже можно не опасаться.

— Откуда вам знать, что для меня лучше, а что хуже?

Он так бушует, так кричит! Это значит, что Арудж-Баба выздоравливает. Конечно, понадобится еще продолжительный отдых, но смертельная опасность миновала. Скоро он опять станет прежним раисом.

— Прежним? Прогоните отсюда этих ослов! Прежним! Зачем Аллах дал человеку две руки, если бы он мог обойтись одной?

К счастью для двух лекарей-арабов и четырех их помощников-персов, сиятельный пациент слишком слаб, чтобы от слов перейти к делу! У всех знатных господ, офицеров и визирей, пришедших поздравить своего раиса с благополучным выздоровлением, напряженные лица: их беспокоит эта неожиданная вспышка гнева Аруджа, к которому вместе с силами возвращается и его бесноватость.

Выгнав лекарей и их помощников, охваченный неистовством бейлербей приказывает никому и ничего не платить за эту идиотскую консультацию. Потом он велит убраться из комнаты всем остальным — даже служителям, окуривающим помещение душистыми травами. Он желает остаться наедине с Хасаном.

— Закрой дверь. Посмотрим, действительно ли ты так умен, как считает мой брат.

Здоровой рукой Арудж поглаживает свою огненно-рыжую бороду, а в глазах его появляется лукавый блеск — совсем как у ребенка.

— Подойди-ка поближе. Потрогай вот здесь. Чувствуешь обрубок? Я даже двигать им могу.

Культя очень короткая, но ему действительно удается двигать ею.

— Этот идиот лекарь из-за какой-то пустяковой лихорадки хотел и ее отхватить. И так уже откромсали слишком много!

— Они спасли тебе жизнь, не надо относиться к ним очень уж строго.

— Да зачем мне такая жизнь, если я не смогу, как прежде, делать все, что пожелаю?

Арудж прикрывает глаза, лицо его выражает покорность судьбе. Но через секунду он опять взрывается:

— По-твоему, не надо было так обращаться с ними? Да кто ты такой? Ты даже не мулла, а позволяешь себе поучать раиса указывать ему, что делать и чего не делать. Может, ты станешь еще учить меня, как обращаться с людьми, которым я плачу?

Он снова оглаживает бороду, взъерошивает свою густую шевелюру и умолкает, прикрыв лицо рукавом шелкового халата.

— Ладно, не буду больше злиться, — говорит он едва слышно. — Я слаб и болен. Врачи уже ничем не могут мне помочь.

Тут он резко отдергивает рукав, за которым прятал лицо. Глаза его в щелочках век опять смеются.

— Они не могут. А ты можешь! Ты должен вернуть мне руку.

Арудж-Баба садится на постели скрестив ноги, подавшись вперед и подперев голову здоровой рукой.

— Ну а ты как меня находишь, Хасан? Тоже считаешь, что я конченый человек? Посмотри, какой я теперь жалкий калека. Самому противно! На что я годен, что могу с одной левой рукой? Мух гонять? Шлепать детей и баб? Самое большее — устраивать смотр войскам, и даже в битве когда-нибудь участвовать, но зачем? Когда враг увидит меня издали — такого вот безрукого, униженного, неспособного испугать и цыпленка, — он же смеяться надо мной станет. И издеваться. Нет, не желаю, чтобы еще до битвы надо мной насмехались. Хочу новую руку. Вот сюда. — Он яростно трясет пустым рукавом.

Хасан, стоя у изножья кровати, смотрит на него в полной растерянности.

— Ну? Что молчишь? Ясно же, что я не смогу пользоваться ею, как своей настоящей. Но я буду осторожен. — Арудж-Баба усаживает юношу рядом с собой. — Не обидно тебе иметь такого жалкого и несчастного отца? Помоги же мне покончить с этим вынужденным бездействием!

Левой рукой Арудж-Баба дружески хлопает Хасана по колену:

— Итак, подъем! Сигнал подъема для всех! Будет у меня новая рука.

Он нежно и внимательно смотрит на приемного сына и, ущипнув его за одну, потом за другую щеку, добавляет:

— Слишком ты бледный. Хочу, чтобы вид у тебя был поздоровее. По утрам ездишь верхом? Воздух тебе нужен, свежий воздух! Ну же, приободрись!

Баба весел, так что у Хасана нет причин печалиться, словно на похоронах.

— Сможешь за месяц сделать мне новую руку? Ладно, пусть за два. Но давай условимся: если за два месяца моя правая рука не вернется на свое место, ты лишишься одной из своих. Правой, разумеется. Неблагодарность и непослушание должны быть наказаны.

Голос Аруджа веселый и добродушный, но взгляд жесткий.

Когда Хасан был темным, неграмотным мальчишкой и жил один, как прокаженный, на горе, вдали от людей, он потратил уйму времени, мастеря без подходящих материалов, необходимых инструментов и знаний ногу овце, которая и так могла бы давать молоко. А теперь, когда он обогатился знаниями, когда его кормят и одевают, неужели ему трудно выкроить пару часов в день, чтобы за два месяца изготовить правую руку своему любящему приемному отцу, которому жить без руки хуже, чем умереть?

— Я прекрасно знаю, что ты сумеешь это сделать, — говорит Арудж.