Жюльетта Бенцони - Изгнанник (LExilé) Страница 102

— И мы вместе с вами! — заключил Гийом. — Благодарю вас, друг мой! Я вам обязан жизнью моей дочери и моего внука.

— Вспомните, что ей по-прежнему грозит опасность! Паск уже выехал. Он обязательно приедет сюда, и если он ее найдет...

— Я помню об этом, — печально ответил Тремэн. — У меня действительно нет времени радоваться. Как вы полагаете, когда он будет здесь?

— Я определил его более чем на сутки, но из-за раны я потерял немало часов. С другой стороны, если он выбрал тот же маршрут — а это почти наверняка! — ему придется задержаться в Байе, потом во Вьервиле. Скажем, его следует ждать завтра к вечеру... Послезавтра он будет здесь, это несомненно. Что вы намерены делать?

— Что касается моих детей, я пока не знаю. Но сейчас я просто обязан свершить правосудие! Когда имеешь дело с таким бандитом, как этот Сент-Алин, высокие принципы почти смехотворны!

Два факела освещали кипятильню, когда Гийом пришел туда со своими сыновьями. Их сопровождали Потантен, Франсуа Ньель, Пьер Анбрюн и Александр де Варанвиль. Хотя уже наступила ночь, последний отказался покинуть «Тринадцать ветров» до окончания последнего акта разыгравшейся драмы.

— Моя мать не будет встревожена моим опозданием, — просто сказал он. — Она подумает, что дилижанс не прибыл вовремя, что нередко случается, и карета меня ждет... Или вы не собираетесь покончить с этим сегодня ночью?

— Мы не будем тянуть, — ответил ему Гийом.

В самом деле, телега для сена уже ждала возле кипятильни, у двери в которую дежурили два конюха. На телеге под бреднем лежало тело лакея-убийцы. Дагэ и Николя были внутри, присматривая за крепко связанным бароном, лежавшим на глинобитном полу.

Когда семеро мужчин вошли в кипятильню, Сент- Алин поднял голову и съехидничал:

— Сколько народа! Неужели даже связанный я внушаю вам такой ужас?

— Я не из тех, кто убивает путешественника в лесной чаще или закалывает кинжалом беззащитного священника в доме без слуг, как это делаете вы, — бросил ему Гийом, презрительно пожимая плечами. — Перед вами ваши судьи, я буду обвинителем, потому что мне очень важно, чтобы они узнали, какой перед ними негодяй.

— Судьи? К чему они? Вы же даете мне понять, что я уже осужден!

— Если хотите, можете называть их свидетелями, потому что я действительно не собираюсь оставить вам больше шансов на спасение. Поднимите его! — приказал Гийом, обращаясь к своим людям. — Я хочу, чтобы он стоя выслушал то, что я должен ему сказать.

Дагэ и Николя подхватили Сент-Алина и прислонили его к одному из больших котлов, который в дни большой стирки подвешивали над очагом из плоских камней. Несмотря на красноватый свет факелов, было заметно, что барон побледнел, и пот заструился по его лицу. С жестокой радостью Тремэн увидел в его глазах страх.

— Только за ваши преступления двух последних дней вы десять раз заслуживаете смерти! Вы убили аббата Николя, кюре Вьервиля, в его доме.

— Я его даже пальцем не тронул!

— Вы — нет, но это сделал ваш лакей, а приказ отдали вы. Он был всего лишь исполнителем вашей воли. Этим утром на дороге в Валонь вы, словно кролика, подстрелили барона де Класи, который непременно умер бы, если бы к нему на помощь не подоспел господин де Варанвиль.

— Он всего лишь ищейка, паршивый полицейский! Разве он идет в счет?

— Для нормальных людей — да, но вы этим не ограничились, а решили убить мою дочь и моего внука, не считая тех, кто пытался их защитить. Должен ли я добавить, что перед этим вы выдали их министру полиции, написав анонимное письмо?

— Так вам и это известно? Проклятье, в этой ужасной стране все отлично осведомлены!

— Вы даже не отрицаете этого? — с отвращением спросил Гийом. — И вы считаете себя дворянином? Но, увы, и это еще не все. Несколько месяцев назад в Англии вы сделали все, что было в ваших силах, чтобы предать, а потом и попытаться чужими руками убить принца, который верил в вас и доверился вам. Только за его несчастья и страдания вам следовало бы уважать его, если вы не уважаете его королевскую кровь.

На этот раз пленник расхохотался резким оскорбительным смехом:

— Королевская кровь? Я думал, что вы серьезный человек! Пусть вы считаете вашу дочь герцогиней Нормандской, это можно понять. Но верить всему остальному вранью... Этот несчастный был всего лишь сумасшедшим с манией величия, безумцем...

Его прервала звонкая пощечина, ошеломившая Гийома, потому что Сент-Алина ударил Александр де Варанвиль. Побелев, как полотно, молодой человек смотрел на барона сверкающими от гнева черными глазами.

— Ты и сам знаешь, Иуда, что ты лжешь! Ты продал своего хозяина, сына монархов-мучеников, того единственного, у кого было право управлять Францией! Господь свидетель, я ненавижу этого принца за то, что он отобрал у меня мою возлюбленную! Но Варанвиль никогда не поступится ни своей верностью, ни своим уважением к нему! Господин Тремэн, — юноша обратился к Гийому, — я требую покончить с ним! В другое время этого негодяя четвертовали бы. Но нам остается только очистить от него землю Нормандии. А так как я здесь единственный представитель дворянства, которое он бесчестит...

— Ты не один! — запротестовал Адам. — Я по матери де Нервиль!

— Ты прав. Прости меня, но позволь мне закончить! Так как вы назначили меня судьей, я осуществляю свое право и требую его смерти!

— Я тоже!

Эти два слова одновременно произнесли все присутствующие, но они стали последними, прозвучавшими в кипятильне. Раздался короткий, громкий выстрел, вычеркнувший барона де Сент-Алина из числа живых. Выстрелил не Гийом, а Потантен, решивший избавить тех, кого он любил, от необходимости марать руки. Потом наступила тишина.

Пока Дагэ и его люди увозили тела барона и его лакея в глухую чащу, чтобы сбросить в болото, пока Пьер Анбрюн возвращался к себе домой, а Александр де Варанвиль, несчастный и встревоженный, ехал к матери, Гийом и Франсуа ушли в библиотеку. Праздник, к сожалению, закончился слишком плохо.

Друзья долго молчали. Их не беспокоила сцена, участниками которой они стали. Они уже забыли о ней, поглощенные надвигающейся опасностью: тюрьма до конца дней для Элизабет и ее ребенка!

Канадец машинально достал свою трубку, набил ее, но не зажег. Мысли его витали где-то далеко. С огромной жалостью он смотрел на своего друга, чувствуя его страдания. Если Тремэн хотел, чтобы дочь осталась свободной, ему предстояло расстаться с ней, хотя он любил ее больше всего на свете. Не говоря уж о крохотном мальчике, ставшем таким дорогим для его сердца.

Помня о том, что молодая мать, чудом избежавшая смерти, отдыхает в своей спальне наверху под милосердным действием опиата, который ей дал врач, они оба не осмеливались заговорить. Неожиданно Франсуа решился: