Эмма Дарвин - Тайная алхимия Страница 106

Телефон вызова такси в моей английской записной книжке, которая где-то в недрах моей сумки. Когда я выпрямляюсь и поворачиваюсь, чтобы вернуться на кухню, Марк еще не налил вина, он просто стоит в ярком свете, наблюдая за мной.

Внезапно я так сильно его хочу, что это как удар в живот. Я хочу его губы, его руки, хочу почувствовать его вес на мне, его запах и прикосновения, ощущение того, как он наполняет мой разум, и тело, и мою кровать. Не успеваю спросить себя: почему именно теперь, не успеваю ничего вспомнить или забыть и говорю:

— Ты не хотел бы остаться переночевать?

Он может не захотеть… Это глупо, он хочет остаться. Я достаточно повидала в глазах мужчин этот жар. Но он все-таки может отказаться. Или он не уверен, какую именно ночевку я имею в виду. Мне следовало подождать до тех пор, пока мы удобно устроимся, выпьем, подождать до более позднего часа, подождать до… никогда.

Мое сердце колотится, а Марк не отвечает. Если он…

Он защищает себя, или меня, или думает о других утешительных причинах, которые не унизят ни его, ни меня. Я чувствую, как унижение ползет вверх, из живота, по груди, добирается до лица, пока голова моя не начинает гудеть от унижения.

Марк очень осторожно откладывает бутылку и штопор, подходит ко мне и берет меня за руки, держа на расстоянии.

— Уна, ты уверена?

Это уменьшает один из моих страхов.

Я киваю.

Он притягивает меня ближе, наклоняется и целует меня.

— Мне бы очень этого хотелось.

Его прикосновения смывают прочь остальные мои страхи.

Мы уносим вино в гостиную и зажигаем огонь, хотя холода вовсе не чувствуется. После езды у меня сна ни в одном глазу, но я вовсе не устала, и он тоже. Мы устраиваемся вместе на софе, и я чувствую тепло огня на лице и наблюдаю, как огонь золотит лицо Марка. На этот раз дело не в утешении, это больше, чем утешение: я все больше оживаю, стоит его мускулам шевельнуться или напрячься под моими руками. Его прикосновения на моих шее, плече, талии, его губы и язык пробегают по моей коже, слабый соленый вкус его пота и шуршание его волос по моей щеке.

Когда мне хочется сильнее прижаться к нему, я распрямляюсь и встаю, протянув руку. Марк тоже встает, и мы идем тихо и просто вверх по лестнице, в мою спальню.

От реки льется свет, водянистые клочки света — и нам не нужно ни больше ни меньше, не нужно задергивать занавески и отгораживаться от него.

Его рубашка уже расстегнута. Я распахиваю ее и стаскиваю с его плеч, а потом, пока вожусь с пряжкой своего ремня, Марк ловит мои руки и стягивает через голову мой топик. Как это легко! Даже глупая возня с молниями и крючками, даже смехотворность носков: нам легко друг с другом, со всем, связанным с желанием, связанным с телом другого и своим собственным.

Мы не торопимся, наслаждаясь каждой пуговицей, каждой складкой кожи, каждой смятой деталью одежды, отпихнутой в сторону, даже деликатным откровением: мягкой кожей сгибов моих рук, которые находит его язык, впадинками под ребрами друг друга, где мускулы уходят внутрь, его еле слышным стоном, когда я пощипываю темную плоть у основания его большого пальца, моим судорожным вздохом, когда он касается моей груди. Потом он обхватывает груди ладонями, их вес и жар наполняют его руки, и взгляд его затуманивается.

На что бы это было похоже тогда? Если бы я получила его — желание моего сердца, когда впервые в него влюбилась? Или это было бы таким, какой бывает молодая любовь: неуклюжим, приводящим в смущение, нетерпеливым, неловким? Это тайна — что могло бы быть, почти вызов. Уступили бы мы требованию наших тел даже тогда, схватив друг друга, как это делают другие молодые люди? Это зрелость достаточно мудра, чтобы смаковать каждое движение языка, каждый поцелуй, каждую дрожь.

Хочу ли я этого теперь так сильно, потому что слишком долго ждала? Так остро, что мое тело кричит: схвати его немедленно и тащи в себя до тех пор, пока мы оба не взорвемся — раз не смогла схватить его тогда?

Это… это конец, а не начало? А если конец, важно ли это? Я одна в мире, я сама по себе. Разве не могу я получить удовольствие там, где его нахожу, даже в конце?

— Профессор Уна Приор, — мягко произносит Марк, растягивая слога, смакуя их, смакуя и меня тоже.

Дыхание со свистом вырывается меж его зубов, и это заставляет меня отчаянно его хотеть: единственное существо, которое я хочу, единственное, что важно.

— Вы всегда были великолепны, Уна Приор…

И для него это тоже конец? Наслаждается ли он мной или самим собой? Ведь он наконец овладел — до конца овладел — тем, в чем моя семья отказывала ему так долго. Не потому ли он хочет меня?

Не потому ли он меня хочет?

При мысли об этом меня охватывает дрожь. Жар в животе утихает.

Я прикрываюсь, и холодею, и делаю над собой усилие, чтобы не откатиться в сторону.

Марк видит это, или чувствует, или и то и другое. Его руки оставляют меня, он отодвигается.

— Ты в порядке? Замерзла?

— Немножко.

— Вот, — говорит он, — давай залезем под одеяла.

Но когда я откатываюсь в сторону и он набрасывает на нас пуховое одеяло, я не поворачиваюсь, чтобы очутиться в его руках, я не могу заставить себя это сделать. Это было бы все равно что позволить ему овладеть моей душой.

Я чувствую, как он колеблется, его нерешительность — словно дрожь между моими лопатками. Потом он ложится за мной и обхватывает меня руками.

— Все в порядке. Мы не должны этого делать, если ты не хочешь.

— Я… — пытаюсь я заговорить, но что я могу сказать?

— Дело в Адаме?

Я киваю, потому что не могу лгать вслух, и, кроме того, если я заговорю, то заплачу. А потом усталость снова наваливается на меня, и, что еще хуже, мили дороги, езда за рулем и разговоры, глаза Гарета, который смотрит на конец своей рабочей жизни, зазубренные балки и тени Шерифф-Хаттона, Энтони, которого я никогда не знала, Елизавета, которая познала мое вдовье горе лучше, чем я знаю его сама, и Адам, владевший моим сердцем, хотя и не моей душой, и чьим сердцем владела я сама.

— Ты хочешь, чтобы я ушел? — спрашивает Марк, очень нежно, после долгого молчания.

— Прости.

— Ничего. Я понимаю.

Он скользит прочь от меня и, только одевшись, присаживается на корточки рядом с кроватью, чтобы посмотреть мне в глаза.

— Но ты уверена, что ты в порядке? Я мог бы остаться внизу, если ты не хочешь быть в доме одна.

— Нет, со мной все будет в порядке. Мне просто нужно поспать.

— Конечно.

Он гладит меня по голове, всего один раз, потом наклоняется, чтобы поцеловать меня в лоб перед уходом.

— Спи спокойно.