Эмма Драммонд - Танцовщица Страница 114

В своем взвинченном состоянии Франц даже стал допускать ошибки в английском языке.

— Что ты будешь делать, когда мы приедем в Кейптаун? Тебя окружат вздыхатели? Нет, они станут показывать пальцем — вот та женщина, которая увела Вейси-Хантера у его жены. Ха! — взорвался Франц, гневно поворачиваясь на сиденье. — Боюсь, ты скоро обнаружишь, как преходяща слава!

Когда он замолчал, Лейла вдруг поймала себя на мысли, что эти слова, как никакие другие, открывают сущность ее партнера по сцене. Что бы ни случилось, в каких бы он ни был обстоятельствах, у Франца Миттельхейтера чувства исчезнут, как только смоется театральный грим. Он не понимал никакой другой любви, кроме любви к искусству.

— Все, что ты сказал, возможно, правда, — согласилась Лейла. — Но после гибели Нелли, которая была мне очень дорога, после того, как люди под палящим солнцем часами ожидали небольшую порцию конины, после ежедневных похорон жертв голода и обстрелов, к тому же зная, что Вивиан может умереть в любую минуту, слава мне казалась не просто преходящей — она казалась мне абсолютно бессмысленной.

Франц тяжело вздохнул, покачав головой от удивления. Но больше ничего не говорил, пока коляска кружила по улицам по направлению к ее коттеджу. Лейла машинально улыбалась в ответ на приветствия, когда они проезжали мимо старых знакомых или вновь прибывших военных. Она мечтала убежать из Кимберли, но какая-то частичка ее останется здесь навсегда. Свобода далась нелегко, хотя сейчас она лучше понимала свою жизнь и жизнь людей, окружавших ее.

Они уже приближались к коттеджу, когда, повинуясь внезапному импульсу, Лейла коснулась плеча возницы зонтиком, попросив того остановиться. Франц резко поинтересовался, что она тут забыла, но Лейла молча открыла дверцу и спрыгнула на землю: невдалеке начиналась ее улица.

— Есть что-то, что я должна сделать, прежде чем уеду, — объяснила она своему раздраженному компаньону. — Пожалуйста, поезжайте дальше.

— Сделать?.. Здесь и сейчас? Не понимаю. В ее улыбке сквозила грусть.

— А ты и не поймешь, Франц. В том, что не касается театра или музыки, ты ничего не понимаешь.

Попросив не ждать, Лейла открыла зонтик, дожидаясь, пока коляска не повернет за угол. Улицу едва ли можно было назвать пустынной, но все же она чувствовала себя странно одинокой, когда медленно шла по дороге, понимая, что может побороть страх, лишь пройдя этот путь еще раз. Решимость навсегда забыть о прошлом определила и одежду— Лейла выбрала прелестное платье темно-персикового цвета с многослойным воротником, маскировавшим ее исхудавшую грудь, но подчеркивающим утончившуюся за время блокады талию. Кремового цвета перчатки изумительно подходили к шляпке с поперечными кремовыми и коричневыми полосками, заканчивающимися кисточками темно-персикового цвета с левой стороны. Соблазнительно — да, но слишком элегантно для простой шлюхи, как цинично решила Лейла, пытаясь подбодрить себя.

На улице не было ни души. С пересохшим ртом, почти решив повернуть назад, она все же подумала, что уезжает в пятницу и будет вечно сожалеть об отсутствии мужества, если сейчас не пройдет той дорогой. Стоя на месте, Лейла пыталась перебороть страх, пока в ее голове не всплыла мысль: «Рози бы это сделала». До боли сжав ручку зонтика, она призналась себе, что Рози обязательно повторила бы этот путь, ни о чем не жалея. Глубоко вздохнув, Лейла медленно двинулась вдоль деревьев и прошла уже несколько метров, пока не поняла, что подсознательно копирует свой выход в театре Линдлей. Каким-то образом это успокоило ее и позволило даже легко принять тот надменный вид, что обязательно сопутствовал номеру «Прогулка» и держал в напряжении смолкших зрителей.

На другом конце улицы появились несколько женщин, и Лейлу мгновенно охватил ужас. Но они, однако, весело болтали друг с другом, неся в руках лишь корзинки для покупок.

Лейла приблизилась к месту, где небольшой просвет в кустах создавал иллюзию прохода. Мимо проскочили две смущенно улыбавшиеся женщины. Невдалеке показался офицер, ведущий под руку смеющуюся девушку, и Лейла старалась смотреть только на них, когда все ближе и ближе подходила к тому жуткому клочку земли, понимая, что ей придется остановиться и бороться со страхом.

Здесь ничего не говорило о боли, ужасе и оскорблениях. На кустах появились цветы, птицы порхали с ветки на ветку и радовали глаз ярким оперением. Солнечные лучи, пробивающиеся через зеленые листья, отбрасывали качающиеся тени. Лейла почувствовала огромное облегчение. Злоба не оставила своих следов, ненависть исчезла. Повернувшись, она продолжила путь, охваченная странным чувством победы, сходным с тем, что испытали жители Кимберли, узнав, что буры отступили.

Когда Лейла подошла к дому, ей навстречу, как обычно, заковыляла Салли, однако Флоренс была в таком возбуждении, что не сделала ни малейшей попытки принести хозяйке воды или приготовить чай.

— Посмотрите! — кричала она, размахивая газетой. — Их доставили сегодня утром из Кейптауна, а доктор Тривес занес нам по пути в госпиталь. Как вы думаете, узнают об этом в Англии, мисс Дункан?

Лейла рассеянно взяла газету, все еще держа на руках Салли. Думая о намеках Франца на разгорающийся скандал, о том, что Джулии сообщат сильно приукрашенные сплетни, о том, что на нее будут указывать пальцами, Лейла не сразу осознала содержание заголовков, набранных огромными буквами на первой полосе.

ГЕРОИНЯ ОБОРОНЫ КИМБЕРЛИ

ИЗВЕСТНАЯ АКТРИСА ПОЕТ ДЛЯ ЖЕНЩИН В АЛМАЗНЫХ ШАХТАХ, ПОКА ИДЕТ ОБСТРЕЛ ГОРОДА

Не веря собственным глазам, Лейла просмотрела этот яркий образчик патриотической журналистики, обнаружив, к своему огромному удивлению, что «переборола страх, голод и лихорадку, лишь бы развлекать женщин и детей во время их пребывания под землей. Она, без сомнения, забыла о своих страданиях, стараясь помочь тем, кто был рядом, и организовала девушек из театра (где сама мисс Дункан покрыла себя неувядающей славой), чтобы устраивать музыкальные концерты в течение трех дней и ночей непрекращающегося ужаса бомбардировок со стороны буров, которым, тем не менее, не удалось сломить защитников Кимберли…» Еще больше потрясло Лейлу красочное описание того, как мистер Сесил Роде приносит ей благодарность от имени города, как только она поднялась из шахты — усталая, но улыбающаяся.

Подняв глаза с газеты на раскрасневшуюся Флоренс, Лейла гневно сказала:

— Это ерунда. Ни капли правды. Как кто-то мог написать подобную чушь, а тем более опубликовать ее? Кто в Кейптауне мог знать, что происходило здесь в шахтах? Боже, Флоренс, что мне делать?

Девушка радостно рассмеялась.