Шерри Томас - Обольщение красотой Страница 12

Ей хотелось — нет, было необходимо — сделать что-нибудь, что сбило бы с него спесь, свергнув с удобного пьедестала, куда он себя вознес. Что-нибудь такое, что имело бы последствия. Он опорочил ее честное имя и должен заплатить за это.

Но что она может сделать? Она не может привлечь его к суду за клевету, поскольку он не упоминал ее имя. Она не знает его грязных секретов, чтобы в отместку распространять сплетни о нем. И даже если бы она предупредила каждую женщину моложе шестидесяти пяти лет о его невыносимом характере, его титул и богатство гарантировали, что он может жениться, на ком пожелает.

К тому времени, когда Венеция вернулась в отель, уставшая, с головной болью, уже стемнело. В лифте было пусто, не считая лифтера, но герцог незримо присутствовал там, терзая ее своей неуязвимостью.

Она почувствовала запах лилий, как только открыла дверь. На столе в гостиной возвышалась ваза с огромным букетом, которого раньше не было. Белые лилии и оранжевые гладиолусы с вызывающе высокими стеблями устремлялись к потолку, поблескивая глянцевыми лепестками в электрическом свете.

Родные никогда не присылали ей лилии, букетик которых она несла, шагая по церковному проходу, чтобы обвенчаться с Тони. Венеция вытащила карточку из листьев папоротника, окружавших цветы.

«Герцог Лексингтон сожалеет о своем отъезде из Нью-Йорка и надеется, что будет иметь удовольствие составить вам компанию в другой раз, мадам».

Какой наглец! Экстравагантный букет был ничем иным, как заявлением, что, если они встретятся снова, он хотел бы, чтобы она ждала его в постели, заранее раздевшись. Итак, он презирает душу Венеции Истербрук, но ничего не имеет против ее тела, когда не знает, кому оно принадлежит.

Венеция разорвала карточку напополам. Затем на четыре части. И продолжала рвать, задыхаясь от бессилия.

Внезапно в ее мозгу прозвучали слова Хелены: «Отомсти ему, Венеция. Заставь его влюбиться в тебя, а потом дай от ворот поворот».

Почему бы нет?

Впрочем, чем это будет для него? Обычной интрижкой, которая не сложилась. Ну, помучается несколько дней… или несколько месяцев, если ей повезет. Тогда как она проведет остаток жизни, подавленная его откровениями.

Сняв трубку телефона, Венеция позвонила консьержу и заказала каюту на «Родезии», как можно ближе к каютам класса люкс. Затем села за стол и написала Хелене и Милли записку, объясняющую ее внезапный отъезд.

И только запечатав письмо, она задумалась о тактике соблазнения. Как пробить брешь в его обороне, если он питает в отношении нее такие укоренившиеся предубеждения? Если ему достаточно одного взгляда на ее лицо, ее главное достоинство в таких делах, чтобы повернуться к ней спиной?

Не важно. Придется что-нибудь придумать, только и всего. Там, где есть желание, найдется и способ. А Венеция всеми фибрами своей души желала, чтобы герцог Лексингтон пожалел о том дне, когда он вонзил нож в ее спину.

Глава 4

Кристиан стоял у поручней, наблюдая за кипучей деятельностью внизу.

К пристани подъезжали кареты и тяжелые повозки, продвигаясь на удивление быстро в окружающем столпотворении. Повсюду сновали мускулистые грузчики, тащившие чемоданы, ящики и другую поклажу, предназначенную для отправки или прибывшую в порт. Гудели буксиры, готовясь развернуть огромный океанский лайнер и вывести его в открытое море.

По трапу поднималась пассажиры: смешливые девушки, никогда не переправлявшиеся даже через пруд; скучающие бизнесмены, совершающие свое третье плавание за год; взволнованные дети, указывающие на клубы дыма из труб корабля; иммигранты, в основном ирландцы, отправляющиеся в короткий отпуск на бывшую родину.

Кристиан коротал время до отплытия, строя предположения насчет своих спутников. Мужчина в шляпе, слишком шикарной для его одежды, был скорее всего мошенником, планирующим «собрать средства» с попутчиков — для «исключительно выгодного дела, которое подворачивается раз в жизни». Компаньонка состоятельной пассажирки, скромно одетая и притворно робкая, с интересом посматривала на пассажиров первого класса. В ее планы явно не входило оставаться компаньонкой вечно — и даже сколько-нибудь долго. За плотным вспотевшим мужчиной тащился подросток, сверливший спину отца презрительным взглядом. У него был такой вид, словно он готов отказаться от своего непрезентабельного родителя и сочинить себе совсем других предков.

Поток мыслей прервался при виде баронессы Шедлиц-Гарденберг, которая поднималась по трапу вместе с другими пассажирами. Кристиан узнал ее шляпу, напоминавшую головной убор пасечника, но более элегантную и нарядную. Накануне вуаль была серой. Сегодня она была голубой, в тон ее голубому дорожному платью.

Вряд ли женщина станет надевать дорожное платье, чтобы преодолеть две с половиной мили между отелем «Шери Нидерланд» и пристанью на реке Гудзон в конце Сорок второй улицы, куда причалила «Родезия». Но Кристиан давно отказался от попыток применять логику к женской моде, вспышкам раздражения и непостоянству.

Как он заметил, преданность женщины моде часто соответствовала степени ее глупости. Кристиан научился не обращать внимания на дам с чучелами попугаев на шляпках и не рассчитывал на приличную еду в домах, хозяйки которых славились своей коллекцией бальных платьев.

Баронесса, определенно, придавала моде большое значение. И отличалась беспокойным характером. Необычный зонтик с узором из голубых восьмиугольников, который она держала в руке, постоянно вращался. Но она не производила впечатление глупой.

Она подняла глаза. Кристиан не мог утверждать, что она смотрит прямо на него. Но, что бы она ни увидела, она запнулась на ходу. Ее зонтик перестал вращаться, и кисточки, украшавшие оборку, по инерции качнулись вперед и назад.

Но только на секунду. Она двинулась дальше по трапу, и ее зонтик продолжил свое гипнотизирующее вращение.

Кристиан наблюдал за ней, пока она не скрылась в коридоре, где располагались каюты первого класса.

Может, она — то самое отвлечение, в котором он так отчаянно нуждается?

Перед самым отплытием обычно воцарялась тишина, и становилось достаточно тихо, чтобы команды, отдаваемые с мостика, разносились по всему кораблю. Венеция стояла у поручня, глядя на отдаляющийся причал. Внизу, на главной палубе толпились люди, бешено маша родным и близким, которые оставались позади. Толпа, собравшаяся на пристани, махала в ответ столь же яростно и усердно.

Горло Венеции сжалось. Она не могла припомнить, когда в последний раз испытывала такие необузданные и неуправляемые эмоции.