Барбара Картленд - Голубоглазая ведьма Страница 13

Подъезжая к этому странному сборищу, маркиз услышал громкие сердитые голоса и предположил, что наблюдает волнения недовольных крестьян, о которых управляющий здешним имением и предупреждал мистера Грэма.

Затем он заметил, что крестьяне – мужчины в холщовой бесформенной рабочей одежде и женщины, с головами, повязанными темными платками, как будто что-то волокут. Подъехав поближе, маркиз понял, что на веревке у них привязано не что-то, а скорее – кто-то.

Мальчишки, облепив группу взрослых со всех сторон, с угрожающими криками швыряли вырванную с корнями траву и комья липкой грязи, за которыми то и дело наклонялись, пополняя запас снарядов.

Толпа была так поглощена своим делом, что заметила маркиза и сопровождавших его верховых, только когда те приблизились почти вплотную.

Несколько мужчин, замыкавших воинственную группу, заслышав топот копыт, обернулись, окликнули остальных, и толпа простолюдинов, слегка оробев, отступила на обочину дороги.

По выражению лиц и враждебным позам собравшихся маркиз утвердился в своем предположении, что наблюдает бунт. Придержав лошадей, он громким властным голосом, обычно безотказно действующим на окружающих, спросил:

– Что здесь происходит?

Заметив подле фаэтона старика, который казался опрятнее одетым и более сообразительным на вид, чем остальные, маркиз обратился прямо к нему.

– Я маркиз Олдридж, – объявил он. – Я еду в свое имение в Ридж-Касл. Что здесь происходит? Почему вы не на работе?

Когда маркиз представился, старик инстинктивно снял шапку и ответил весьма почтительно:

– У нас тут ведьма, ваша милость. И мы ее собрались малость помакать.

– Ведьма? – изумленно переспросил маркиз. – А откуда же вы узнали, что это ведьма?

Задавая этот вопрос, он сразу вспомнил, что Эссекс слывет краем суеверий, а история гонений на ведьм в этих местах уходит своими корнями в глубокое прошлое. Особого же расцвета охота за ведьмами достигла в елизаветинские[9] времена.

– Мы ее нашли на камнях друидов, милорд, – почесав в затылке, пояснил старик. – Спала там себе, после того как принесла кровавую жертву.

Маркиз внутренне содрогнулся, таким средневековым ужасом веяло от этих слов.

– А петуха она так и держала в руках, – с возмущением продолжал старик. – Взяла его у местных. Это ведь Бэла Молдена птица! Никто не сомневается, что это самая настоящая колдунья. Вон, смотрите, ваша милость, все платье у нее в крови перемазано!

Отдав поводья груму, маркиз спрыгнул с фаэтона.

– Где она?

Толпа, умолкнув, расступилась. Маркиз был уверен, что ведьмой объявили какую-нибудь несчастную старуху, скорее всего выжившую от старости из ума и наводившую на окружающих страх своим внешним видом и бессвязным бормотанием. Такие старые женщины вызывают враждебность местных жителей лишь тем, что живут в полном одиночестве где-нибудь на отшибе и чуждаются соседей.

Маркиз решительно направился туда, где крестьяне бросили ведьму.

Все ее лицо и тело, все темное платье, залепленные грязью, были действительно перепачканы кровью. Преодолевая инстинктивное отвращение, маркиз приблизился к несчастной. На первый взгляд ему показалось, что женщина мертва.

Выросший в этих местах, маркиз не раз слышал про средневековый обычай «макания ведьм», поражавший своей бессмысленной жестокостью.

Если женщина подозревалась в колдовстве, несчастную обвязывали веревкой вокруг талии, обычно перед тем сняв с нее почти всю одежду, бросали в ближайшую реку или пруд. Согласно поверью, невинная женщина тонула, а настоящая ведьма всплывала.

Если жертва шла ко дну, что, казалось бы, свидетельствовало в ее пользу, ее вытаскивали, но отнюдь не для того, чтобы оставить в покое. Из предосторожности: вдруг ведьме и тут удалось обхитрить добрых людей, несчастную подвергали испытанию снова и снова, пока та не умирала от жесточайших пыток.

Маркиз заметил, что у женщины, лежавшей на земле, были темные длинные волосы. Возможно, своим необычным для этих мест цветом, густотой и длиной они и навели крестьян на мысль о сверхъестественных силах их обладательницы. Однако грива прекрасных, хоть и облепленных грязью волос явно свидетельствовала о молодом возрасте ее обладательницы.

Присмотревшись, маркиз заметил на макушке женщины запекшуюся кровь. По-видимому, суеверные односельчане успели ударить ее по голове каким-то тяжелым предметом.

– А вы не боитесь, что вам придется отвечать за свое самоуправство? – с угрозой спросил маркиз, указывая на разбитую голову женщины.

Старик, подошедший с маркизом к предполагаемой ведьме, возразил:

– Это не мы. Мы – ни-ни, и пальцем ее не тронули. Это мы ее такой и нашли на тех камнях, ваша милость. Только вот ей лицо малость расцарапали, а в остальном она вся такая и была.

Маркизу было известно и другое испытание, о котором упомянул словоохотливый старик. Считалось, что у ведьм есть на голове и теле такие места, откуда не пойдет кровь, даже если нанести на них раны.

Обычно, когда толпа волокла к судье подозреваемую в колдовстве, женщины успевали расцарапать ей лицо и руки.

– А на платье у нее – петушиная кровь, – продолжал свои объяснения старик. Он как будто задался целью убедить маркиза в целесообразности всех действий, предпринятых толпой, и оправдаться в его глазах.

Однако крестьяне, хотя и старались держаться уверенно и даже воинственно, теперь заметно притихли, явно испуганные грозным тоном маркиза.

Они знали, что не имели никакого права творить самосуд. По закону, если на женщину падало подозрение в колдовстве, ее надлежало препроводить в магистрат и отдать в руки правосудия.

В старые времена жители Эссекса гордились тем, что первый крупный суд над ведьмами состоялся именно в их графстве, в городе Хелсмфорде, еще в 1556 году, после чего сотни женщин подвергались якобы законным преследованиям по совершенно бессмысленным обвинениям в колдовстве и ворожбе.

– Дайте мне на нее взглянуть, – сказал маркиз.

Старик наклонился и, перевернув женщину на спину, откинул черные волосы, упавшие ей на лицо.

Маркиз сразу же понял, что перед ним не старуха, а, напротив, совсем юная девушка.

Ее лицо было безжалостно расцарапано, так что лоб и щеки покрывали кровавые борозды. Но даже безобразные царапины не могли скрыть совершенной красоты ее лица, белизны нежной девичьей кожи.

«Едва ли этой «ведьме» больше восемнадцати лет», – подумал маркиз.

В изящном носике девушки, в смелом очертании густых бровей была своеобразная прелесть и утонченность, совершенно неожиданная на лице несчастного, отвратительно перепачканного, в лучшем случае полуживого существа, павшего жертвой деревенских суеверий.