Жюльетта Бенцони - Нож Равальяка Страница 13

— О чем вы говорите, дорогая! Губерт позаботится, чтобы у вас был дом! Наш парижский особняк пострадал во время религиозных войн, и мы не считали нужным приводить его в порядок. Разумеется, есть гарсоньерка Тома, но она, конечно же, вам не подойдет.

Громкий голос лакея, объявившего о приезде герцогини Ангулемской, прервал разговор.

— Вы обе чем-то очень взволнованы, — заметила герцогиня, снимая перчатки. — Надеюсь, не дурными вестями? — добавила она, в то время как обе дамы приветствовали ее с той почтительностью, какая положена Ее королевскому Высочеству.

— Именно дурными вестями, — со вздохом признала Лоренца, показывая злосчастную грамоту. — Меня причислили к свите Ее Величества королевы!

Диана Французская удивленно приподняла брови:

— А как может быть иначе? Вы же баронесса де Курси!

— Я только что все объяснила Лоренце, — сказала Кларисса, — и мы обо всем договорились, но есть одно затруднительное обстоятельство — мы пока не решили, где ей поселиться. Ведь Губерт не захотел отделывать заново наш особняк на улице Турнон, находя его уродливым. И я не могу с ним не согласиться.

— Пожалуй, он прав! Но я вас успокою. Я нашла для вас замечательное решение.

Две пары глаз вопросительно обратились к улыбающейся герцогине.

— Лоренца поселится у меня! Мой особняк на улице Паве[6] огромен, вы это знаете, Кларисса, и я в нем смертельно скучаю с тех пор, как Шарлотту выдали за этого ужасного Конде-младшего! А с Лоренцой мы будем жить просто чудесно! Особенно если и вы, дорогая Кларисса, тоже присоединитесь к нам. А как может быть иначе? Бедной Клер нет в живых, и вы должны будете представить вашу новую родственницу ко двору. Я буду вас сопровождать... И я заранее в восторге! Мы от души порадуемся похоронным минам завистников, с какими они будут созерцать вашу красоту, Лоренца! Надеюсь, вы принимаете мое предложение?

— С благодарностью, госпожа герцогиня, — с живостью отозвалась Лоренца, почувствовав, как с ее души свалилась неимоверная тяжесть.

Лоренца знала, что в роскошном, почти королевском дворце под крылом его весьма пожилой хозяйки ей нечего будет опасаться. Диане пошел семьдесят первый год, передвигалась она, опираясь на трость, но всегда сохраняла прямую спину и гордую осанку. Сеть тонких морщинок не скрывала великолепную лепку лица, сохранившего и в старости редкую красоту. Она дважды овдовела, похоронив и принца Фарнезе, и герцога Монморанси, и теперь доживала свой век в одиночестве, но никогда бы не потерпела ни малейшего неуважения к своей особе. Перед ней почтительно склонялись все. Даже Мария де Медичи. Хотя задыхалась от ярости при мысли, что госпожа Диана царственно поощряет страсть короля к своей слишком уж красивой племяннице!

Доброе согласие царило в гостиной, где сидели три женщины, когда туда вошел барон Губерт, оставив любимую оранжерею, чтобы поздороваться с гостьей, не забыв, разумеется, привести себя в порядок и вымыть руки. Его тут же посвятили в парижские планы, и... широкая улыбка, которой барон обычно встречал герцогиню, исчезла с его лица. Напрасно ему напоминали, что все баронессы де Курси служили французским королевам, барон не желал ничего слушать.

— Я считаю, что при существующих обстоятельствах должно быть сделано исключение! — настаивал барон. — Неужели можно себе без ужаса представить, что бедное дитя отправляется прямо в когти Ее отвратительного Величества? Эта людоедка справится с ней одним движением челюстей!

— Primo[7], я буду ее сопровождать, — постаралась успокоить барона сестра. — Secundo[8], Лоренца поселится в особняке герцогини Ангулемской, где ей совершенно нечего опасаться. Наш друг оказала нам любезность и предложила свое гостеприимство.

— Это более чем любезность! — воскликнул барон, улыбаясь герцогине, к которой стал питать некоторую слабость после того, как она овдовела во второй раз. — Но ей придется принять под свой кров и меня тоже.

— Вы хотите ехать? Но вы же ненавидите двор! — изумилась Кларисса.

— Именно потому, что я его ненавижу, — заявил барон. — Я хочу видеть собственными глазами, в какую трясину придется погружаться нашей милой девочке. И раз там нет Тома, то там должен быть я. И еще я воспользуюсь поездкой, чтобы заглянуть на улицу Турнон и посмотреть, что там делается с нашим чертовым домом.

— Нашли, право, время, — недоуменно проговорила Кларисса, пожимая плечами. — С чего вдруг? Неужели вы хотите опять в нем жить?

— Вы прекрасно знаете, что нет, но если Тома будет командовать отрядом или у него появятся другие обязанности в Париже, то ему и его супруге понадобится достойное жилище! Они же де Курси, черт побери! Итак, вы ничего не имеете против моего присутствия под вашей крышей, герцогиня?

— Не стоит спрашивать, барон! Я полагаю, что наше появление в Лувре будет сродни землетрясению. Но пока нужно немедленно заняться вашими туалетами, Лоренца! Думаю, у вас есть что надеть.

— Конечно! У меня есть даже драгоценности, доставшиеся мне от дам де Курси. Они великолепны, но я не хотела бы брать их с собой и носить.

— Почему?!

Лоренца рассказала, как ее перевезли в Лувр и как королева тут же пожелала увидеть ее наряды и в особенности шкатулку с драгоценностями, из которой забрала самые красивые с тем, чтобы их «скопировать».

— Вы их больше не увидели? Понятно... Но в драгоценностях де Курси вы можете появляться без опасений. Как бы ни была она нагла и глупа, она не осмелится наложить на них свою руку.

— Но их могут украсть! Я предпочитаю не рисковать. Во всяком случае, первое время. У меня и без драгоценностей будет немало поводов для волнений.

Барон Губерт рассмеялся.

— Да-а, теперь я вижу, с каким воодушевлением вы спешите ко двору! Но может быть, вы и правы. С Кончини и всей его кликой, правящей бал при дворе, осторожность, судя по всему, не помешает.

Барон отправился провожать герцогиню к карете, и та по дороге спросила у него:

— А позвольте узнать, сколько времени вы не были на улице Турнон?

— Уже не помню. Года четыре, а то и пять.

— Советую вам продать свой дом. Думаю, вам не понравится ваше теперешнее окружение. Три года тому назад ближайший к вам особняк де Гарансьеров был куплен Кончини. Он не только отделал его заново, но сделал это с роскошью. Той самой кричащей неприличной роскошью, какая отличает выскочек и какую не выносят люди со вкусом.

— Я в первую очередь! — воскликнул барон, огибая стену из красного кирпича. — Но как случилось, что меня об этом не предупредили?