Александр Дюма - Парижские могикане Страница 132

Однажды утром дети развлекались тем, что бросали в пруд камни, а Брезиль нырял за ними. Орсола пожаловалась, что от собачьего лая у нее болит голова. Она крикнула детям из окна, чтобы они прекратили игры или выбрали такую, чтобы Брезиль не лаял. Дети посмотрели, от кого исходит приказание, и, видя, что к ним обращается Орсола, продолжали игру.

«Ну, берегись, Леони!» — пригрозила она девочке, которую особенно ненавидела.

«А что будет?» — спросила Леони.

«Берегись, как бы я не спустилась вниз. Если ты заставишь меня выйти, я тебя высеку!»

«Вот как! Ну-ну, выходите!» — отвечала девочка.

«Так ты вздумала меня дразнить?! — вышла из себя Орсола. — Ну, погоди! Я тебе покажу!»

Она бросилась в сад, подбежала к пруду и уже протянула руку, чтобы схватить девочку. Та ее поджидала, не шевельнувшись. Но в ту минуту, как Орсола собиралась схватить Леони, пес набросился на нее и вцепился ей в руку. Женщина взвыла не столько от боли, сколько от ярости. На крик прибежал господин Сарранти и садовник. Учитель увел детей, старик заставил пса выпустить добычу.

Орсола возвратилась в дом и показала мне окровавленную руку.

«Надеюсь, вы накажете свою племянницу и прикажете пристрелить пса», — сказала она.

Возможно, я сделал бы, как она хотела, но господин Сарранти вмешался и воспрепятствовал этому: он все видел и слышал. По его мнению, Леони не была виновата. А Брезиль, подчиняясь врожденному инстинкту преданности, защищал свою маленькую хозяйку и ничем не заслуживал смерти. Я ограничился тем, что запретил детям играть на берегу пруда, а Брезиля велел посадить на цепь. Впрочем, Орсола отказалась от мщения с легкостью, которая меня удивила и страшно испугала. Я уже немного ее знал и понимал, что она не из тех, кто прощает обиды.

К этому времени в доме произошло событие, роковым образом способствовавшее осуществлению давно замышлявшегося Орсолой страшного плана.

Была середина августа тысяча восемьсот двадцатого года. Господин Сарранти внезапно и резко изменил все свои привычки: к моему величайшему изумлению, его жизнь, до тех пор весьма однообразная, стала непрерывным рядом странностей, которые начали привлекать внимание мирных деревенских жителей, а в особенности — обитателей замка.

За ним являлись среди ночи; он немедленно уходил со своими гостями и пропадал целыми днями, оставляя выездному лакею Жану, которого сделал своим доверенным лицом, для меня записку; он просто объявлял о своем отсутствии, не объясняя причину и не предупреждая, на какое время отлучается.

Бывало, что он на рассвете встречался со своими парижскими друзьями, запираясь с ними то в своей комнате, то в парковом павильоне, и не выходил к завтраку, а иногда и к обеду.

Иногда его встречали под вечер на улице: он разговаривал с господами в орденах, в длинных синих рединготах, застегнутых на все пуговицы; по всему было видно, что это переодетые военные.

Орсола не раз подслушивала под дверью его комнаты, кабинета или павильона, пытаясь перехватить тайну его долгих, частых и таинственных разговоров. Долетавшие до нее отдельные слова могли бы навести ее на след. Но связать эти слова между собой ей никак не удавалось. Однако чаще других слов Орсола слышала такие как «король Людовик Восемнадцатый», «император Наполеон», и скоро сообразила, что речь идет о военном заговоре, имевшем целью свергнуть существующее правительство и возродить Империю. Я помню дьявольскую радость Орсолы, когда она поделилась со мной своим открытием. Она ненавидела вашего отца, который при любых обстоятельствах принимал сторону детей, и я не сомневаюсь, что она заявила бы на него в полицию, если бы ее не захватил другой план. Она с пугающей прозорливостью увидела, что планы вашего отца кое в чем совпадают с ее собственными намерениями.

День за днем она выжидала удобной минуты, как ягуар, притаившись на дереве, поджидает приближающегося путника. В этой терпеливой и беспощадной женщине было много общего со змеей и с тигром!

Восемнадцатого августа господин Сарранти, исчезнувший из замка ночью, оставил для меня записку: он просил взять у корбейского нотариуса сто тысяч экю, которые я сдал на хранение по его просьбе. Чтобы легче было перевозить эти деньги, мне следовало попросить выплатить хотя бы часть суммы банковскими билетами.

Я приказал заложить коляску и отправился в Корбей. У господина Анри почти не было банковских билетов, и я привез домой сто тысяч экю золотом, как и сдавал на хранение.

Днем господин Сарранти вернулся и прислал спросить, может ли он переговорить со мной наедине.

Я был с Орсолой.

«Передайте, что я сейчас спущусь», — сказал я Жану.

«Почему бы господину Сарранти самому не подняться, — вмешалась Орсола. — Здесь вам удобнее будет разговаривать».

«Скажите господину Сарранти, что он может подняться», — приказал я Жану.

Когда Жан вышел, я попросил:

«Выйди, Орсола».

«У вас от меня есть секреты?» — удивилась она.

«Нет, но тайна господина Сарранти принадлежит ему, а не мне».

«С вашего позволения, сударь, тайны господина Сарранти будут нашими, или пусть он оставит их при себе».

С этими словами она, вместо того чтобы уйти, скрылась в туалетной комнате, откуда было отлично слышно все, что происходит в спальне, и заперлась на ключ.

В эту минуту дверь, что вела из коридора, распахнулась и вошел ваш отец. Я мог, я был обязан увести его в другую комнату, на безлюдную аллею парка, на открытую лужайку… Но я испугался, что Орсола устроит мне сцену, как только мы останемся с ней вдвоем. И когда господин Сарранти меня спросил: «Мы одни? Я могу говорить с вами откровенно?» — я, не колеблясь, ответил: «Мы одни, друг мой, я вас слушаю…»

Прежде чем продолжать, г-н Жерар повернулся к монаху и спросил:

— Вы знаете, о чем говорил ваш отец, или мне повторить его слова?

— Я ничего не знаю об этом, сударь, — отвечал Доминик. — Когда мой отец уехал из Франции, я находился в семинарии. У него не было времени со мной проститься. С тех пор я получил от него всего одно письмо с пометкой «Лахор». Но в нем отец лишь сообщал, что жив и здоров, и высылал сумму, которая, как он считал, была мне необходима.

— Тогда я расскажу, — продолжал умирающий, — о планах вашего отца и о том, в каком заговоре он участвовал.

LXVIII

ТАЙНА ГОСПОДИНА САРРАНТИ

— «Прежде всего разрешите вас заверить, дорогой господин Жерар, — сказал мне ваш отец, — что все, о чем я вам сейчас расскажу, было известно вашему брату Жаку с первого дня, как мы встретились. Он отлично знал, что открывает свои двери заговорщику, когда поручил мне воспитание своих детей.