Александр Дюма - Парижские могикане Страница 135

Я колебался. Но эта женщина забрала надо мной такую власть, что я не смел ее ослушаться.

«Нет, — возразил я, — мы обо всем договорились и ничего не будем менять в наших планах».

Господин Сарранти подумал, что я упорствую только из преданности, и с чувством пожал мне руку.

«Меня ждут в Париже, — сказал он. — Возможно, мы никогда больше не увидимся, и я в последний раз жму вашу руку. В любом случае, дорогой господин Жерар, можете рассчитывать на мою вечную признательность!»

И он вышел.

Вечером я, как обычно, ужинал вместе с Орсолой. Не смею вам сказать, что́ я ей обещал в пьяном угаре, какое гнусное преступление мы вместе замыслили! Меня может извинить только то, что я был не в своем уме и действовал не по своей воле.

Итак, утром девятнадцатого августа мы, по выражению Орсолы, решили во что бы то ни стало к вечеру стать миллионерами.

LXIX

ДЕНЬ 19 АВГУСТА 1820 ГОДА

— Следующий день, — продолжал г-н Жерар, — прошел для меня в кошмарах. Как ни был я далек от политики, я горячо молил Бога, чтобы заговор удался; мне казалось, что Орсола мне говорила так: преступление возможно лишь в том случае, если этот заговор провалится и господину Сарранти придется бежать. До четырех часов пополудни я прислушивался к бою часов, и каждый их удар отдавался у меня в сердце. Я то и дело смотрел на часы. Время шло, и ничто не нарушало привычного спокойствия нашей уединенной жизни.

Пробило четыре часа. Мы намеревались сесть за стол. Я еще раньше заметил, что отсутствуют приборы детей. Орсола решила, что они будут обедать отдельно. Вдруг я услышал стук копыт; я выбежал из гостиной. Ваш отец на взмыленной лошади въезжал на двор. У крыльца лошадь пала.

«Предали! Нас предали! Мне остается только одно: бежать! — воскликнул господин Сарранти. — Все готово?»

«Все», — отозвалась Орсола.

Я не мог отвечать: на мои глаза словно пала кровавая пелена.

Господин Сарранти высвободил ногу из стремени, подошел ко мне, пожал руку.

«Предали! Нас предали! — повторял он. — О ничтожества! Все было так хорошо задумано, так хорошо подготовлено!»

В эту минуту на зов Орсолы появился Жан с парой свежих лошадей. Я собрался с духом и, указав на них господину Сарранти, сказал:

«Уезжайте немедленно! Не мешкайте! Надо спасаться!»

Он еще раз пожал мне руку, вскочил на одну из лошадей, Жан сел верхом на другую, и они поехали проселочной дорогой в сторону Орлеана.

«Отлично! — шепнула мне Орсола. — Садовник в восемь вечера уходит ночевать к зятю в Морсан, мы будем одни!»

«Одни, — машинально повторил я. — Одни…»

«Да, — подтвердила Орсола, — одни, потому что мы будто все предвидели и вовремя отделались от Гертруды».

Слово «мы» напомнило мне о преступлении, в котором я был соучастником. Мой лоб покрылся испариной! Я понял, что пора призвать на помощь всю мою силу, что необходимо бороться. Но я уже давно не имел сил. Давно уже я подчинялся чужой воле и не мог более сопротивляться.

«Ну-ну, за стол! — пригласила Орсола. — Не станем же мы упускать такой случай! Давай подкрепимся и воспользуемся подходящей минутой!»

Я знал, что имела в виду Орсола, когда хотела или, вернее, предлагала мне «подкрепиться»: это значило опоить меня до такой степени, чтобы я во хмелю, когда мною будто овладевал демон насилия и безумия, перестал отвечать за свои поступки. Если того требовали обстоятельства, Орсола подмешивала в вино порошок, возбуждавший чувственность, и я почти терял голову. Уж не у Светония ли вычитала Орсола, что, когда сестра Калигулы — убийца родственников и повинная в кровосмешении любовница — толкала его на преступление, она действовала именно так? Или Орсола сама была носительницей зла и потому угадала, что шпанская муха может заменить гиппомане?

В ту ночь, когда умерла Гертруда, я уже испытал то же хмельное озлобление, что охватило меня вечером девятнадцатого августа после ужина. Я встал из-за стола» около восьми часов. Начинались сумерки. Все, что я помню, — это безостановочно нашептывающий мне на ухо голос:

«Займись мальчишкой, я возьму на себя девчонку».

Я, отупевший, бесчувственный, разбитый, отвечал:

«Да… да…»

«Но сначала, — продолжал тот же голос, — примем необходимые меры, чтобы подозрение пало на господина Сарранти».

«Да, — повторил я, — пусть подозревают господина Сарранти».

«Иди сюда!» — послышался приказ.

Я почувствовал, что меня ведут в кабинет, где я обыкновенно занимался бумагами. Там в бюро я держал триста тысяч франков, привезенные из Корбея, перед тем как передал их господину Сарранти. Орсола заперла ящик на ключ, потом взломала щипцами замок.

«Понимаешь?» — спросила она.

Я озадаченно смотрел на нее и молчал.

«Он взломал замок, украл у тебя деньги, которые ты привез от нотариуса, и был таков. А дети вошли в ту минуту, как он забрался в ящик с деньгами. Он испугался, что они на него покажут, и отделался от них».

«Да, — повторил я, — да, отделался…»

«Теперь понимаешь?» — в нетерпении спросила Орсола; она едва скрывала радость, увидев, до какого беспомощного состояния ей удалось меня довести.

«Да, понимаю… Но он будет отрицать!»

«А разве он вернется, чтобы отрицать? И кто будет его искать в Индии? Осмелится ли он вернуться во Францию, будучи осужден как заговорщик, вор и убийца?»

«Нет, не посмеет».

«К тому же мы будем миллионерами, а когда есть миллионы, многое можно сделать!»

«Как же мы станем миллионерами?» — спросил я заплетающимся языком, тупо смотря на нее.

«Ты займешься мальчишкой, я возьму на себя девчонку», — повторила Орсола.

«Верно».

«Идем вниз».

Помню, что я инстинктивно сопротивлялся. Она увлекла меня за собой и заставила спуститься. Дети сидели на крыльце и любовались закатом.

«Как странно! — сказал я. — Мне кажется, что все небо в крови».

Завидев меня, дети встали и, держась за руки, подошли ко мне.

«Пора домой, дядя Жерар?» — спросили они.

Их голоса произвели на меня странное действие: я не мог отвечать, я задыхался.

«Нет пока, — вмешалась Орсола. — Можете поиграть, мои дорогие!»

— Этого мне не забыть никогда!.. — продолжал умирающий. — Хоть я и был пьян, но видел их, как вижу сейчас перед собой, ангелочков Господних: мальчик — белокурый, свеженький, розовощекий; девочка — серьезная, черноволосая, она пристально смотрит на меня и словно спрашивает, почему у меня дрожат руки, что означают мутный взгляд, неровная походка… Пробило восемь. Я услышал, как захлопнулись ворота парка: это ушел садовник. Я огляделся и не увидел Орсолы. Где она была?.. Я вздохнул с облегчением, хотел было взять детей и убежать подальше. Может, я так бы и сделал, но почувствовал, что сам с трудом держусь на ногах. Я прошептал: «Дети! Бедные мои дети!»