Евгений Салиас - Владимирские Мономахи Страница 14

Но была ли мать ее полька или грузинка, она не знала. Только по характеру лица ее, по удивительной красоте, смуглоте тела все были того мнения, что Сусанна скорее грузинка или вообще «кавказка». И это определение стало ее прозвищем во всем околотке, где все знали ее.

Впрочем, вскоре красавица-кавказка прошумела…

В семье мирных стариков с бойкой внучкой случилось совершенно невероятное происшествие.

Ради развлечения, чтобы повеселить семнадцатилетнюю Сусанну, старики собрались на рождественские праздники в губернский город, но затем запоздали и прожили до масленицы.

Да и нельзя было уехать. Неблагоразумно и нерасчетливо. Все старые и новые друзья Касаткиных советовали им оставаться ради счастия их красавицы и умницы внучки.

Сусанна всех обворожила своим лицом и своим обращением. Вся молодежь была в нее влюблена, а пожилые и старые чуть не на руках носили. Ни единой маленькой вечеринки, не только общего собрания или бала, не обходилось без нее. И всюду всегда она была первая.

Сам наместник, уже пожилой, деловитый и серьезный человек, занятый исключительно своим делом, управлением, полушутя повиновался молодой девушке, бросал дело и являлся туда, куда она тоже шутя, но настойчиво, ему приказывала приехать. Было у наместника семейство, с которым он враждовал — бывшего предводителя… Сусанна побилась об заклад, что помирит две семьи, — и выиграла.

Старший сын наместника, двадцатилетний молодой человек, был сильно увлечен девицей Касаткиной, как и все другие… Всюду говорили, что дело пахнет браком, а отец, «плясавший под Сусанину дудку», ничего против такого брака иметь бы не мог, а то как раз обвинят его в том, что он, вдовец, сам на нее «глаза закидывает».

Однако случилось совсем не то, чего ожидало общество. И случилось нежданно, прогремело и ударило, как гром с небеси.

После Крещения приехал в город из Петербурга важный сановник, еще молодой, тридцатипятилетний человек, чрезвычайно красивый, имевший большое значение при дворе. Несмотря на свои года, он уже был при двух звездах и лентах, да, кроме того, имел большое состояние, получив недавно до трех тысяч душ в Литве и огромные земли во вновь созданном Новороссийском крае.

Ходил темный слух, что молодой сановник, граф Мамонин, был удален из Петербурга и вдруг потерял свое значение и влияние. Но до этого никому не было дела. Дворяне принимали петербургского гостя так, как если бы он был сам князь Потемкин или граф Орлов.

Богач, добряк, весельчак, красавец и не женатый! Чего же еще для семей с дочками-невестами? Как и все остальные дворяне, старики Касаткины тоже стали мечтать. Они имели на это больше прав. Их красавица-внучка, сведя с ума все наместничество, съехавшееся на праздники, могла заставить потерять разум и молодого вельможу.

Однако граф, начав ухаживать, или, как говорили, «махаться» за Сусанной, далее известного предела большого внимания и большой любезности не вошел. Он ухаживал, казалось, за всеми девицами и даже двумя-тремя замужними женщинами и за одной молодой и некрасивой, но умной вдовой капитан-поручика — за всеми совершенно равно и одинаково… так одинаково, что разобраться, догадаться, предвидеть какой-либо конец было трудно, даже невозможно.

Через месяц после приезда граф не подал еще повода назвать кого-либо из дам или девиц, которая получила бы пальму первенства. Самые дальновидные и лукавые всезнайки заметили и объясняли одно — удивительное…

Сановник граф, казалось, кончил тем, что «махается» наиболее за капитан-поручицей и наименее за их первой красавицей и умницей — Сусанной Касаткиной.

Молодая девушка, со своей стороны, давала повод к такому же суждению. Когда граф приехал, она видимо, не скрываясь ни от кого, «егозила» перед ним, позабыв всех своих прежних «махателей», даже наместникова сына в том же числе. Но затем, увидя, вероятно, что для избалованного своим высоким положением и столичной жизнью молодого человека все женщины равны, ровно будто ниже его внимания и увлечения, Сусанна стала обходиться с графом Мамониным вежливо, почтительно и предупредительно, совсем так, как если бы ему было семьдесят лет.

На масленице, в самый разгар веселья, весь город взволновался.

Сусанна Касаткина пропала из дому и пропала без вести…

Наступила первая неделя поста, а о девушке не было ни слуху, ни духу. Старики свалились с ног. Бабушка была в постели, дедушка сидел в кресле с поврежденным лицом.

VIII

Наместник, конечно, поднял на ноги всю полицию, какая только была в его распоряжении. Во все уезды поскакали гонцы с строжайшими указами — искать молодую дворянскую дочь Касаткину. Одновременно было приказано ловить и, арестовывая, везти в город всех цыган, какие налицо окажутся, так как все пришли к полному убеждению, что красавицу-девицу украл и силком увез табор цыган, только что проследовавший через город…

Граф Мамонин, уже с неделю собиравшийся уезжать в свое литовское имение около Минска, был тоже немало удивлен и поражен… Он обещал свою помощь и покровительство, обещал написать всем соседним наместникам и даже московскому генерал-губернатору Салтыкову о чрезвычайном происшествии с просьбой помочь розысками и строжайшими распоряжениями в пределах своих. Однако, прошло два месяца, прошла уже Святая неделя, наступила Фоминая, а об украденной красавице, быть может даже убитой, не было никаких известий. Нигде, ни в одном наместничестве не нашли ее…

До четырех сот цыган были в разных местах арестованы и, просидев в острогах, были выпущены.

Сусанна канула в воду.

Но к концу Фоминой недели, когда старики Касаткины уже были снова в своей вотчине, снова одинокие, печальные, убитые горем… вдруг в сумерки на двор шибко въехала карета, стала, затем повернула и выехала… и исчезла.

Но среди двора в полусумраке увидели кого-то, кто вылез из кареты и остался, а затем вошел на крыльцо и в дом…

Была это — Сусанна.

Старики обмерли, потом очнулись, потом плакали и смеялись…

На вопросы их, где пропадала внучка, что с ней приключилось и где и кто ее нашел, молодая девушка отвечала кратко:

— Не скажу.

Она отвечала это тихо, спокойно… Отвечала это в первое же мгновение, и в первый день и в первую неделю по появлении… Но через месяц и два тихой жизни в усадьбе деда она отвечала то же и так же…

— Ну, что же! Бог с тобой, молчи! — решили старики.

Однако, вернувшаяся внучка не была та же… Она так переменилась и лицом и нравом, что самый глупый догадался бы… Что-нибудь страшное было с ней. Сусанна похудела, хоть и была красива, даже, пожалуй, красивее прежнего… Но иначе красива.