Герман Воук - Марджори в поисках пути Страница 14

— Теперь открывай.

С кислой улыбкой Ноэль открыл дверь. Пустой холл, выложенный плиткой, ряды дверей — все выглядело странным. Ноэль взглянул на Марджори.

— Черт! Кажется, я чувствую прохладное прикосновение к моей щеке. Сила внушения…

— Я ощущала это дуновение с тех пор, как мне исполнилось четыре года.

— Илия долго здесь пробудет?

— Нет, он только на минуту.

— И мне действительно нужно поцеловать тебя?

— Не стоит. Всеми силами избегай этого.

Он все же слегка прикоснулся к ней губами. Ноэль изрядно накачался бренди, и это чувствовалось. Он быстро вытащил из шкафа пальто и перекинул через руку.

— Мардж, передай мои извинения родственникам. Я направляюсь в город вместе с пророком Илией. — Она посмотрела на него с нескрываемым удивлением. Ноэль пояснил: — Так будет лучше. Они замечательные люди, и у меня был приятный вечер, несмотря на речь судьи. Для меня это стало откровением, правда. Но теперь мне лучше уйти.

— Пожалуй, это отличная мысль, — чуть слышно сказала Марджори, — до свидания.

— Я позвоню, — добавил Ноэль. Затем он всмотрелся в пустоту холла. — Илия, подожди чадо свое!

Дверь захлопнулась.

4. Имоджин

Он не звонил, и в течение трех дней Марджори беспокойства не испытывала. После его такого внезапного ухода с седера ей не хотелось звонить ему первой. Пожалуй, она не сердилась на Ноэля. Для него это был трудный вечер, и в целом он неплохо себя показал, размышляла Марджори, было бы хуже, если бы он не пришел вовсе. Но его манера уходить — это уж слишком! Теперь он сам должен сделать следующий ход.

Но на четвертое утро Марджори проснулась с тревожной мыслью: не обидела ли она его? А может, и в самом деле он напыщенный сноб, и она пала в его глазах — ведь у нее родственники небогатые, да еще странные, такие, как тетя Двоша и Саперстины?

Наконец в десять минут двенадцатого, обычно Ноэль выбирал именно это время, раздался звонок.

— Мисс Моргенштерн? Минутку, пожалуйста, — холодноватый ровный голос оператора со станции «Парамаунт».

— Алло? Марджори? Как поживаешь?

— Да… да… Алло… Мистер Ротмор? Сэм? Со мной все в порядке… Спасибо… Боже, какой сюрприз!

— Надеюсь, не разбудил тебя?

— О нет, Господи, что вы. Я давно на ногах…

— Мне просто подумалось, что ты могла перенять привычки нашего общего приятеля. Кстати, ты не знаешь, куда он пропал?

— Разве его нет в офисе?

— Не появлялся три дня. Домашний телефон не отвечает.

Марджори пронзила тревога.

— Должно быть, он болен?

— Ты виделась с ним последние три дня? Может, слышала что о нем?

— Последний раз я видела его в понедельник вечером.

— В самом деле? Так… Во вторник утром он не появился… Не думаю, чтобы он заболел. Вчера я отправил к нему посыльного. В доме света не было. На звонок никто не откликнулся. Марджори, он исчез; куда — одному Богу известно.

— Нет, Сэм, все это слишком странно: исчез куда-то, ничего никому не сказал…

— Чертовски странно, — грустно ответил Ротмор, — чертовски странно. Как насчет ленча, Мардж? Приезжай, посидим вместе…

— Правда? — Она быстро окинула себя придирчивым взглядом. — Конечно! Это было бы здорово, Сэм!

Она тут же позвонила Ноэлю и все ждала и ждала ответа с трубкой в руках. Ноэль, когда ему не хотелось, чтобы его тревожили, прибегал к уловке: откручивал основание телефона и прикрывал чашечку звонка бумагой. Этот трюк он впервые применил, когда занимался переделкой «Принцессы Джонс»; Марджори сидела рядом, и ее очень смешили тупые и сердитые позвякивания. Если слушать их долго, то рано или поздно подкатывает раздражение, и у Марджори была надежда, что трубку все-таки снимут. Но абонент не отвечал, и терпение ее лопнуло: она бросила трубку. Марджори надела старый синий костюм, поправила шляпку и украшения.

Раньше ей не доводилось видеть Ротмора у него за столом, в огромном здании главного офиса. Стены, обшитые темным деревом, очень толстый ковер под ногами, весьма внушительного вида стол и много современной живописи, в богато оформленных рамах. Ротмор медленно привстал, протянул руку.

Первоначальное суровое выражение его глаз исчезло, на лице возникла приветливая, немного усталая улыбка.

— Привет. Что-нибудь узнала о нашем приятеле?

— Нет.

— Посыльный только что ездил к нему домой, пытался выломать дверь. Безрезультатно. Пойдем, я хочу показать тебе кое-что.

Он привел ее в маленькое помещение, выходившее окнами на Таймс-сквер.

— Здесь Ноэль работает, он и еще один парень. Этот стол — его. В понедельник он оставил его открытым. Сегодня утром мне нужно было порыться тут в кое-какой корреспонденции.

Один за другим он вытащил ящики стола. Они были набиты сваленной в кучу бумагой, книжками, письмами, распечатками, копиями «Голливудского репортера», служебными записками и другими бумагами. Такой же невообразимый хаос царил и внутри стола. Довершали картину несколько засохших сандвичей и пустые бутылки из-под кока-колы. Марджори молча смотрела на весь этот беспорядок.

— Я не знаю, как ему удалось это, — сказал Ротмор, — должно быть, он каждый вечер вываливал сюда свою корзину для мусора или, что более вероятно, все мусорные корзины, хотя совсем необязательно, чтобы этим занимались литературные редакторы.

— Я думала, что у него все в порядке… — нерешительно произнесла Марджори.

Ротмор посмотрел на нее сквозь толстые очки:

— Выпьем по чашечке кофе?

В маленьком французском ресторанчике, пока они расправлялись с изумительно приготовленным лососем, Ротмор поведал Марджори историю карьеры Ноэля в «Парамаунте».

Она была захвачена и вместе с тем неприятно поражена откровениями Ротмора. Нервы ее были напряжены. Нельзя сказать, что Ротмор был язвителен, но добрым назвать его было трудно. Вот и открылась обратная сторона баек мистера Эрмана. Ящики произвели на Марджори неизгладимое впечатление, и скрывать правду от самой себя стало невыносимо трудно. Если верить Ротмору, то с первого дня Ноэль показал свою лень и неуправляемость. Без малейшего повода он бунтовал, и всегда негодование его было направлено не на недостатки в собственной работе, а на весь процесс бизнеса в целом.

— Здесь тот самый случай, Мардж, когда заявляют с апломбом, что «мы должны быть уверены, что наши фильмы будут приносить прибыль». Как будто это черт знает какое открытие! Детский лепет. Если он, конечно, не коммунист, а он — не коммунист. В этом я убедился. Но будь я проклят, если знаю, чего же он добивается. Я хочу спросить: зачем все эти увертки, вся эта безалаберность? Он один из самых умных парней из тех, с кем мне приходилось иметь дело. Но своей работой он даже на клерка за двенадцать долларов в неделю не тянул. Его подход просто возмутителен. Болтает всякую ерунду о самых тривиальных вещах, держит меня за дурака, говорит, что отправил ответ на письмо или, например, что выслал набор распечаток, а сам ничего не делает. Ловишь его на месте — говорит самым невинным образом, что у него выскользнуло из головы или еще какую-нибудь чушь. Абсолютно безответственный. Вот, пожалуйста! Сегодня я обнаружил у него в столе важные письма, которые он обязан был показать мне несколько недель назад. Разве это нормально, Марджори? Это не человек, а паршивец какой-то. Надо ведь так постараться! И что теперь?