Враг мой любимый - Ульяна Соболева Страница 14

я тебе, что карты до добра не доведут. Так что думай, Паша, думай. Не дурак поди, шевели извилинами. Я тебе дело предлагаю. Никто не проиграет. Девку твою в монастырь отправим как лет десять стукнет, образование то да се, как положено княжне. К тринадцати годам вернем обратно, а там через пять годков и свадьбу сыграем. Как сыр в масле кататься будешь.

– Хер с тобой. Дело говоришь.

– Ты только мне незаконнорождённую не подсунь. Давай. Крести, имя свое дай. И все путем будет.

Спустя сорок дней после похорон Павел Владимирович дал имя новорожденной, ее окрестили и нарекли Екатериной Павловной Соболевской. Признал своей чтобы избежать позора. И уже на следующий день, после крестин, он принес младенца в хижину деревенской знахарки Марты, которая славилась своим умением исцелять. Он вручил ей девочку прямо с порога.

– Будешь ухаживать за ней. Отблагодарю щедро и от души. Переедешь в мой дом.

Он ушел, не дав им опомниться, ни Марте, ни ее мужу Савелию, деревенскому кузнецу.

Марта прижала девочку к груди, малышка жалобно кричала.

– Что стал, как столб, принеси козьего молока. Младенцам можно его пить. Выкормим. Чай глядишь и не замерзнем этой зимой. Бог послал нам великую милость. Сами барин пожаловали и чудо нам принесли.

И тут же ее строгое и круглое лицо расплылось в улыбке при взгляде на малышку. Савелий женился на Марте, когда ей было всего шестнадцать лет, она была наполовину немкой, рожденной от безымянного солдата, о котором ее мать, прачка Анна не рассказывала ей в детстве. Болтали, что солдат снасильничал вдову, когда немецкий гарнизон проходил через это село.

Марта безмерно любила своего мужа. Только одно омрачало их счастье, Бог не давал им детей. Того единственного ребеночка, которого им посчастливилось иметь, унесла эпидемия чумы. Отобрала их счастье. Маленькую девочку, ее тоже звали Катерина. Марта души в ней не чаяла, девочка умерла, когда ей было всего пол годика. Савелий тогда думал, что потерял не только дочь, но и жену. Марта словно обезумела, она четыре дня не выходила из маленькой комнатушки, где заперлась с крохотным тельцем малышки. Только на пятый день она вышла полуседая, постаревшая на много лет. Мертвого ребенка она так никому и не отдала сама обмыла, одела, сама вырыла маленькую могилку, и сама похоронила.

Она не снимала платок с головы несколько месяцев, а когда, наконец, сняла, то Савелий увидел, что вместо густых длинных каштановых кос, которые он так любил, на голове жены остались короткие седые пряди.

– Я отдала их моей девочке, и буду отдавать всегда, как только отрастут. Ведь у нее никогда, таких, не будет. Значит, не будет и у меня.

С тех пор Марта каждый год в день смерти девочки ставила свечку и стригла волосы. Савелий смирился с этой причудой главное, что Марта снова стала прежней, хотя по ночам он часто слышал, как она сдавленно рыдает. Больше детей у них не было. И теперь, когда в руках у жены оказалась маленькая девочка, он вновь увидел, то радужное внутреннее свечение в ее глазах, свечение счастья и безмерную нерастраченную материнскую любовь. Марта положила младенца на свою постель и распеленала.

– Да она совсем исхудала, а ну быстро иди, подои нашу Маньку.

С тех пор маленькая Катюша заменила им утраченную дочь. Марта окружила ее лаской и заботой и постепенно из няньки превратилась в домоправительницу Соболевского. Она стала полностью заниматься огромным хозяйством князя, всеми расходами, наймом прислуги. За малышкой она ухаживала только сама, не доверяя ее никому. Любовь к ребенку стала для нее отрадой, женщина была счастлива. Только когда малышка болела, Савелий снова видел выражение панического страха на лице жены. Это выражение исчезало только тогда, когда княжна полностью выздоравливала.

Павел Соболевский в доме почти не бывал, а когда приезжал, то о девочке и не спрашивал, только давал Марте деньги.

***

– Когда моего отца застрелили, меня поместили в монастырь, готовили к постригу… -

Голос девушки звучал очень глухо, но я жадно внимал ему и буквально трясся от любопытства и понимания – ОНА НЕ ЛЖЕТ! А если и лжет, то сам дьявол вселился в эту девку. Потому что так горячо и так искусно мне еще никогда не лгали.

– Иегуменя хотела прибрать к рукам деньги и имение моего отца, но я должна была достичь совершеннолетия, чтобы подписать все бумаги и сознательно уйти от мирской жизни. Все это время я жила при монастыре, а в конце мая ко мне приехал Потоцкий, друг нашей семьи, он позаботился о том, что бы меня перевели в тюрьму, к заключенным, ожидающим высылки. Чтобы при переезде я могла бы сбежать. Теперь вы все знаете…

Смотрел на нее и чувствовал, как дрожь пробирает по всему телу, как сжимается внутри там, где сердце и где-то в области живота появилась огромная дыра.

– Допустим ты говоришь правду. Допустим. А кто взял иконы?

– Я взяла…

– Что?

По затылку как ребром ладони, аж согнуло всего.

– Взяла. Надо так было, чтоб точно в монастырь не засунули, а на каторгу.

– Где иконы?

– Потоцкому передала.

И закрыла лицо руками.

– У меня не было выбора. Никакого. Не оставили мне.

– Ладно…а бежала бы как? С судна в открытом море?

– За нами следует суденышко рыбацкое, нанятое Потоцким…

– И?

– Мне нужно спустить шлюпку на воду и скрыться. Иван…он бы все для меня сделал. Он был мною очарован.

Я расхохотался. Истерически, громко, чувствуя, как в груди начинает болеть еще сильнее, как горло давит тисками.

-Зачем ты мне все это рассказала? Или ты надеешься, что я, офицер русского флота преданный государству, помогу бежать преступнице?

-Нет, не думаю.

-Зачем же так рисковать? И променять такого надежного простофилю, Ивана, который готов ради тебя на все, на меня, совершенно безнадежный для тебя вариант.

– Я передумала бежать…

В один шаг преодолел расстояние между нами и сжал ее лицо обеими руками. Заглянул в ее ярко-синие глаза.

– Почему?

– Я больше никогда вас не увижу!

И взмахнув руками обняла меня за шею, привлекая к себе, притягивая, маня. Ища своими губами мои губы.

– Поцелуйте меня…пусть уплывают…

Я вцепился в ее губы своими губами яростно терзая, кусая, сминая своим голодным ртом и понимая, что пропал. Что просто исчез и больше никогда не буду принадлежать сам себе. Оторвался от ее рта, сжимая голову за затылок.

– А ты