Кэтрин Куксон - Девушка с приданым Страница 15

– Умненькая девочка! Ты не считаешь?

Пальцы Стеллы коснулись руки ребенка.

«Такого я от него не ожидала, – пронеслось в ее голове. – Что бы это могло означать?»

Увидев выражение лица жены, Родни выпрямился и, повернувшись к камину, сделал вид, что перемешивает в нем угли.

– Я решил угостить девочку, Стелла. Надеюсь, ты не против, дорогая. Она почти весь день прождала меня в конце Пятнадцати улиц. Правда, мило? Видела бы ты, где ей приходится жить! Условия просто ужасные…

– Кто она?

– Ребенок Кейт Ханниген. Я почти потерял ее четыре года назад, как раз в сочельник… Я мог их обеих потерять.

– А мама не скучает по девочке?

– Она сейчас в услужении где-то в Вестоу. Я договорился с ее бабушкой.

Стелла в изумлении взирала на своего мужа. Он привел в дом ребенка этих оборванцев!…

– И что нам с ней делать? Не можем же мы позволить ребенку бегать по дому!

Спина Родни сгорбилась еще больше. Его борода дернулась вниз.

– Я хочу накормить Энни, – произнес он тоном, в котором Стелла услышала упрямую решительность.

– Замечательно! Я позвоню Мэри, и она отведет ее на кухню.

– Она не пойдет на кухню.

– Ты же не хочешь, чтобы она села за стол вместе с нами?

– Хочу. Определенно хочу.

– Доктор! – позвала Энни, дергая врача за полу пиджака.

Улыбка сошла с ее лица, глаза светились робостью. Девочка почувствовала, что что-то не в порядке. Именно так звучал голос дедушки, когда он грубо отталкивал ее в сторону или пугал бабушку.

– Все в порядке, дорогуша, все в порядке, – сказал Родни, беря девочку на руки.

Глаза его жены приобрели вид двух кусочков голубого стекла.

– На обеденном столе – кружевная скатерть ручной работы. Она может разбить хрусталь или споудский фарфор. Меня саму до десяти лет не пускали в столовую. Только потом…

– Хорошо! Хорошо! – словно выплевывая каждое слово, заявил Родни. – Не хочу больше ничего слышать!

Развернувшись, он вышел из столовой и по коридору прошел на кухню. По дороге он принужденно улыбался и болтал без умолку, стараясь развеять страх, появившийся в лице Энни. Ему до слез было жалко малышку. Родни понимал, что, живя под одной крышей с Тимом Ханнигеном, девочка часто испытывала это чувство. Но то, что ее напугали в его собственном доме, казалось просто чудовищным.

Три женщины на кухне не удивились, когда их хозяин появился в дверях с ребенком на руках. Несколькими минутами ранее им довелось наблюдать из окна кухни за тем, как доктор Принс помогает девочке выбраться из автомобиля. Мэри Диксон даже рот открыла от изумления: дочка Кейт Ханниген! И доктор ни с того ни с сего привозит чужого ребенка в свой дом… Возможно, Дорри Кларк не так уж ошибалась, намекая, что ей кое-что известно об отношениях между Кейт и их хозяином. Мэри Диксон тогда пропустила слова акушерки мимо ушей. Во-первых, она считала Дорри Кларк старой, обозленной на всех и вся свиньей, а во-вторых, с подозрением относилась к католикам.

Для Мэри слова католички не многого стоили. Теперь же, сложив два и два, она пришла к единственно верному ответу… Откуда, к примеру, у Кейт Ханниген взялась ее роскошная одежда? Ну и дела… Теперь она по-иному смотрела на доктора.

– Я привел к вам гостью, миссис Саммерс. Не могли бы вы накормить эту маленькую леди?

– С превеликим удовольствием, – ответила кухарка, глядя, как светлая головка девочки прижимается к темным волосам доктора.

Про себя миссис Саммерс подумала, что ее хозяин похож на доброго черта, который нянчится с маленьким ангелочком. Доктору не хватает детей… Если бы у него были свои собственные дети, то все в доме изменилось бы к лучшему. У хозяйки в венах не кровь, а лед. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: большинство ссор возникает именно из-за бездетности миссис Принс.

Губки Энни скривились, когда она увидела, что доктор собирается оставить ее здесь.

– Я хочу пойти с вами.

– Я скоро вернусь, Энни. Просто пойду в другую комнату, а затем вернусь.

– Вы вернетесь?

– Конечно, вернусь. Обещаю.

– А теперь посмотрим, что я для тебя приготовила, – сказала миссис Саммерс, перехватывая инициативу.

Родни прошел в туалетную комнату, расположенную рядом с холлом. Намыливая руки, он думал над тем, что совершил ошибку, привезя девочку сюда. Просто она казалась такой милой и одинокой, стоя в конце унылой улицы и терпеливо ожидая, когда он появится на своей машине. Сегодня сочельник, а Рождество как-никак детский праздник… В своих мечтах он видел, как будет играть с Энни на ковре перед камином, а Стелла, возможно, сидя на стуле, будет смеяться, глядя на них… Детская любовь Энни, рожденная добротой, которую она видела в докторе, затронула струну в сердце Родни. Ему захотелось сделать ее жизнь как можно легче, не вызывая при этом кривотолков. Чувствуя разочарование от того, как Стелла отреагировала на ребенка, Родни преисполнился глубокого сожаления. В глубине души он надеялся, что такая славная малышка, как Энни, может возбудить любопытство жены. Если бы только… Нет. Это безнадежно. Каждый его шаг, каждый его намек тактично отклонялись…

Когда он вернулся в гостиную, Стелла стояла у камина. Ее лицо казалось камеей из слоновой кости на фоне черного дерева каминной полки. От нее исходил флер утонченности. Насколько же его жена была хрупкой и сильной одновременно! Почему у них все не заладилось с самого начала? Сразу же после свадьбы их темпераменты вступили в непримиримый конфликт. Проблема крылась не только в физической несовместимости. Даже их ежедневное общение со временем превратилось в обмен колкими замечаниями. Он хотел детей. Стелла была не способна их ему дать. После всех необходимых анализов и осмотров Родни убедился, что с женой все в порядке. Затем удостоверился, что вина лежит не на нем. В любом случае, Стелла не беременела. Родни нуждался в доме, в месте, где бы у него была хотя бы собака, но жена превратила место их обитания в красивую раковину. Он нуждался в ком-то, с кем можно было бы поговорить, кто мог бы войти в одиночество, которое было им самим, в ком-то, кто мог бы вывести Родни из его теперешнего состояния своим сочувствием и пониманием. Он не хотел, чтобы каждый разговор с женой заканчивался сползанием в мир фантазий. Стелла удивительнейшим образом умела превратить обсуждение даже самых будничных дел в метафизический лес абстрактности. Родни любил поэзию, но его любимые поэты писали о мужестве, а стиль и язык их стихов отличались простотой. Стелла высмеивала поэтические предпочтения мужа. Пожалуй, их жизнь могла бы стать сносной, перестань они доказывать друг другу свою правоту, но это оказалось делом неосуществимым.