Кейт Мур - Полюбить дьявола Страница 15

— Неотложные дела не позволяют мне заниматься этим в данный момент. Каким образом твои поиски привели тебя сюда?

Вошедший ничего не сказал. Елена и Уилл Джоунз так и лежали, и их сердца бились совсем рядом.

— Матушка вернулась из Парижа. Я пришел просить тебя заглянуть завтра утром на Хилл-стрит, если это удобно.

— Семейное воссоединение? — Уилл Джоунз тяжело опустился на Елену, царапая ее своей горячей щекой. Сердце у него почти перестало биться.

— Вот именно. Не провожай меня.

Дверь закрылась. В одно мгновение Джоунз скатился с нее и стал на ноги, спиной к ней. С его уст сорвался целый поток ругательств. Она закрыла глаза и сдвинула ноги. Она слышала, как он бранится и мерит комнату быстрыми шагами. Потом настала тишина.

Елена почувствовала унижение. Оно окатило ее, как жаркая, колючая волна смущения. Елена задрожала, пульс лихорадочно забился. Грудь напряглась и уперлась в батистовую повязку. Боль в недрах стала огромной, всепоглощающей. Ей не нужно было, чтобы газовое платье, или отражение в зеркале упрекнуло ее за слабость. Ее груди, закрытые, сплющенные, крепко прижатые к телу, выдали ее. А он ушел.

Дверь отворилась, и Елена открыла глаза. Он подошел. На нем были шляпа и пальто. Не говоря ни слова, он разрезал ножом ее узы. Бросил пачку банкнот в ее раскрытую ладонь.

— Не нужно больше воровать у меня подсвечники.

Глава 6

Он ушел. Ее тело судорожно сжалось, бесстыдно моля его остаться. Лицо щипало от жаркого румянца.

Она сжала в ладони банкноты. Огорчаться просто смешно. Она свободна. Ей нужен сюртук и обувь. Два гардероба, стоящие у дальней стены, с таким же успехом могли бы находиться на французском берегу. Она смотрела на них, лежа в теплой мягкой постели, чувства бурлили, а тело было таким же подвижным, как мешок с овсом на полу конюшни. Если она не начнет двигаться, она проспит здесь целую неделю. С мучительным усилием Елена села и перекинула перевязанные ноги через край кровати. Потом осторожно опустила ступни на пол и заковыляла к огню. Старинное кресло с высокой спинкой и резными деревянными ручками напомнило ей о лорде Трастморе и мисс Йелд, поэтому Елена предпочла устроиться на скамье и сосредоточилась на возмущении, которое вызвал в ней Уилл Джоунз. Это возмущение походило на угли, которые она могла раздуть в хорошее пламя.

Он язвителен и холоден. Ни в его поведении, ни в манерах нет ничего джентльменского. Ему все равно, что думают о нем люди, и о себе он думает плохо. Он живет словно в изгнании, точно сам Люцифер. «Лучше царить в преисподней, чем служить на небесах».

Он использовал ее тело против нее самой, чтобы добыть нужные сведения. Ее бесстыдное тело с энтузиазмом отозвалось на непристойный рассказ и на его близость, на его голос, на его тело, прижавшееся к ней. И что самое унизительное — для Уилла это была игра, в которой все преимущества были на его стороне.

Но он загородил ее от взглядов своего брата. Сухое презрение, прозвучавшее в голосе брата, пало только на него. Уилл спас ее от насилия и перебинтовал ей ноги. Елена охотно поспорила бы, что этот надменный брат заставил Уилла Джоунза почувствовать смущение, хотя она понятия не имела почему. Казалось немыслимым, что он мог смутиться — с его умом и безрассудной смелостью.

Елена остановила себя. Она не позволит, чтобы смехотворная симпатия к этому дьяволу смутила или отвлекла ее. Она в Лондоне потому, что глупый подарок ее матери поставил их на край гибели.

Сейчас мать, наверное, тоже не спит. Она часто просыпается по ночам и не хочет в такой поздний час звать свою горничную.

Все началось, когда Елена наткнулась на свою мать Джейн после одного из обычных визитов врача. Джейн плакала, а Елена никогда не видела, чтобы ее мать плакала. Елена встревожилась, испугавшись, что слабое здоровье матери стало еще хуже, но история, которую поведала ей Джейн, была связана не со здоровьем, а с ее прошлым.

Почти четверть века назад, перед замужеством, Джейн имела любовника, сумасбродного, беспечного молодого человека, образованного, но без всякого состояния, который побывал в колониях и вернулся, нимало не разбогатев, когда было уже поздно заявлять свои права на Джейн. Все эти годы, которые последовали за их мучительным расставанием, она не видела его и ничего о нем не слышала.

Джейн рассказала дочери, что обменивалась письмами со своим бывшим возлюбленным, который теперь вернулся в Англию, что ради этих воспоминаний послала ему два щедрых чека. Больше Джейн не имела от него никаких известий. Зато она показала Елене письмо, написанное совершенно ледяным тоном, в котором объяснялось, что ее деньги пошли на то, чтобы способствовать супружеской измене. Автор письма включил в него слова самой Джейн, слова ее возлюбленного и точную сумму каждого чека.

То, что казалось осторожностью замужней женщины, пишущей к бывшему любовнику, теперь выглядело как конспирация. Безымянное лицо требовало, чтобы Джейн выслала еще один крупный чек по адресу Халср-Мун-стрит, Валентину, иначе письма будут переданы в руки самого министра внутренних дел.

Сначала Елена подумала, что ее мать поступила неправильно. Ей нечего было бояться такого разоблачения, даже если деньги попали в руки преступников. Вторая мысль последовала за первой. Отец ни в коем случае не должен об этом знать. Нельзя давать ему возможность вечно упрекать жену.

Ничто в этой шокирующей истории не соответствовало представлениям Елены о своей матери. Та мать, которую она всегда знала, часами сидела в кресле, разложив на коленях яркие шелковые нитки. Чем меньше была подушка, тем больше яркости мать старалась внести в свою вышивку. Та мать, которую Елена знала, каждый день покорялась небрежным упрекам отца насчет ведения домашнего хозяйства. «Полагаю, сегодня нам не подадут хорошей рыбы. Я заметил, что моими замечаниями снова пренебрегли». Та мать, которую она знала, настаивала на том, чтобы Елена каждый день ходила на прогулки и каждый вечер сообщала, как далеко она ушла и по какой дорожке, что видела — куропаток, грачей, утесник или примулы — и описывала в красках все свое путешествие.

Впервые Елена рассказала о Трое, чтобы позабавить мать. Со временем она научилась голосом изображать всех главных персонажей. Она воображала себя похищенной греческой царицей, и это помогало ей выносить уроки греческого языка. Она воображала себя распутной, порочной Еленой — Еленой, которая никогда не падает в обморок и не плачет, и это облегчало монотонность занятий. Никакой другой женский персонаж не дарил ей подобного облегчения. Елена находилась в центре повествования, порочная и бросающая дерзкий вызов общественным взглядам на то, какой должна быть верная, покорная жена. Никто из мужчин не страшил ее — ни Менелай, ни Парис, ни Деифоб, пронзенный под конец копьем Одиссея. Так что пока учитель объяснял ей склонения и вбивал в голову греческие вокабулы, Елена держалась с надменностью царицы.