Сидони-Габриель Колетт - Вторая Страница 15

«Не знаю ничего более достойного восхищения, чем эта гордая снисходительность Фанни Фару к своему котяре-мужу!» – восклицала с высоты своего положения Клара Селлерье молодым пронзительным голосом.

«Не так уж трудно быть гордой и даже снисходительной, когда ты одна царишь над чем-то, пусть хотя бы над изменой… С каких пор я в своём супружестве страдаю из-за Фару уже не одна?»

Заведя руку назад, она собрала в жгут свои волосы и почувствовала, что они стали ей в тягость:

«О! И это ещё… Три раза махнуть ножницами…»

Она позавидовала коротким серебристым, медовым, ржаным волосам Джейн, рассыпавшимся от ветра у неё на лбу.

«Так! А нашей блондинке там, наверху, время, наверное, кажется таким долгим. У неё так легко наворачиваются слёзы. Я, должно быть, её стесняю…»

Фанни почувствовала, что краснеет, и прижала к зубам стиснутый кулачок, метнув яростный взгляд в сторону спящего мужчины, чей покой никак не нарушало это серое, постепенно розовеющее утро. Он лежал на спине, приоткрыв рот трубочкой, и на его лице было написано высокомерное простодушие. Ею овладела смешанная с презрением весёлость:

«Можно было бы биться об заклад, что он сейчас запоёт!»

Она пристально рассматривала широкий нос Фару, плоское, перерезанное вертикальной морщиной пространство между бровями, прямые, короткие ресницы. Нижняя часть расслабившегося во сне лица уже начала стареть, но лицо в целом, освещённое изнутри каким-то загадочным счастьем, круглая, как ствол дерева, шея, спутанная шапка волос и его безмятежная вульгарность вызывали ассоциации, связанные с мифологией и с животным миром. Фанни отвернулась от этого полуоткрытого рта:

«Пахнет натощак зверинцем, как и все…»

Его широкая кисть, повернувшись ладонью кверху, потянула за собой всю руку с длинными побегами вен и доверчиво раскрылась перед Фанни, и, удивлённая, она чуть было не растаяла от прилива нежности к этому распустившемуся когтистому цветку.

«Ах, мне теперь всё время надо быть начеку… Мне надо держать себя в руках, всё обдумать, решить…»

И она неслышными шагами пошла в ванную, напрягшись от внимания, втайне даже гордясь своей недавно приобретённой скорбью.

– Жан, прекрати пожалуйста!.. Жан, вставай… Что случилось? Если у тебя ничего не болит, то я не разрешаю тебе валяться подобным образом! Жан! Ты что, упал?.. Упал, да?

Фанни не решалась трясти его, но до глубины души была возмущена тем, что мальчик нарочно продолжал лежать на придорожной насыпи, распростёршись словно убитый белокурый фавн. Его длинное тонкое тело лежало на вершине склона, а волосы и ступни ног свисали вниз. Странный цвет его позеленевшего лица выдавал сильную бледность, проступившую под загаром и веснушками. Влажный взгляд его голубых глаз устремился на Фанни.

– Упал?.. – прошептал он. – Так оно и есть, мамуля. Я упал.

Она взяла его вялую руку, не ответившую ей пожатием.

– Где у тебя болит?

– Нигде, спасибо.

Он снова закрыл глаза и протяжно вздохнул. Фанни, растерянно искавшая на нём следы ушиба и кровотечения, невольно заподозрила, что вялость, апатичность и даже бледность этого ребёнка таят в себе какую-то загадку.

– Вы очень долго были в городе, мамуля…

Он говорил с закрытыми глазами, ровным голосом.

– Ты добрый мальчик… Мне надо было столько всего купить… Во-первых, откуда ты знаешь, что я была там долго?.. А потом ещё почта оказалась неразобранной и мне пришлось ждать… Не могла же я предвидеть, что найду тебя валяющимся на этой дороге, как какой-нибудь скошенный цветок… К тому же у меня есть новости! Если бы ты знал, какую телеграмму я несу Фару… А-а! Я вижу, ты начинаешь просыпаться…

Жан без труда сел, хотя под веками у него ещё сохранялся какой-то лиловатый налёт.

– Это телеграмма из «Водевиля»… Только не подавай вида, что узнал, о чём в ней говорится, раньше Фару… «Дорогой мэтр скорее возвращайтесь начинать репетиции "Невозможной наивности"…

– Боже, до чего мне не нравится это название, – пробормотал Жан.

– …Прогон 1 ноября. Глубоким восхищением. Сильвестр».

– Даже «дорогой мэтр» и «глубокое восхищение»? Ишь ты…

– Ну и что? Это вежливость.

– Более чем вежливость! При том, что первый тур «новинки сезона» обещан по контракту Трику и Баволе? Что за кошка пробежала между ними и Сильвестром?..

– Они оказались не готовыми.

– Не готовыми? Чтобы эта-то команда да не была готова, эта парочка?..

Он уже приходил в себя и рассуждал уверенным тоном.

«Всегда получается, что все в курсе, а я нет», – подумала Фанни.

– И что теперь? Значит, уезжаем? – спросил Фару-младший после паузы.

– Да… Не надо говорить об отъезде, вот идёт Фрезье… Фрезье, отнесите наверх мои свёртки… Если мсье не работает, попросите его спуститься сюда, мне навстречу; если он работает, то не входите к нему.

– Он не работает, – шепнул Жан, когда шофёр повернулся к ним спиной.

– Что ты сказал?

Фанни так пронизывающе посмотрела на пасынка, что тот опустил глаза и напрягся, словно ожидая удара. Она окинула его презрительным взглядом – расстроенного, пристыженного, испачканного своей предложенной ей осведомлённостью…

– Если он не работает, он спустится сюда. Я пока передохну здесь, на этой площадке. Ты же знаешь, он не выносит болезненного вида. Раз ты чувствуешь себя лучше, пойди умойся и приведи себя в порядок. Я не хочу, чтобы он увидел тебя в таком состоянии.

Ребёнок послушно стал взбираться вверх по крутой тропе. Он боролся с одышкой, оставшейся у него от обморока. В белокурых волосах он уносил песок и комочки земли, словно отнятый у земли юный покойник.

Фанни стала к нему снисходительней, только когда он исчез из вида.

«Бедняжка. В его возрасте можно так быстро стать негодяем, героем или поддаться отчаянию…»

Удовлетворившись своим вынесенным ему приговором, она присела отдохнуть на деревянную скамью возле тропинки. Небо, так и не прояснившееся после утреннего дождя, очистилось теперь со стороны заката, вытянутые облака и горы сверкали одинаковым пурпурно-фиолетовым цветом, франш-контийским фиолетовым, соперничавшим с цветом левкоев и ломоносов. Когда Фару спустился, она не повернулась в его сторону.

– Что с тобой, Фанни? Ты себя плохо чувствуешь?.. Я не работал, – добавил он. – Мне осталось уже не так много, чтобы закончить… Бывают вещи, которые не нужно писать: они складываются сами по себе, витают в воздухе, напеваются в поезде, сочиняются по ходу сцены…

Он чертил в небе пальцем, а Фанни по жёлтым глазам Фару, по его умиротворённости и особенно по здоровому и сладострастному запаху, шедшему от склонившегося над нею тела узнала ту всеобщую благость, которая накатывала на Фару после любви. Она взяла себя в руки и не разрыдалась.