Bonjour, Nicolas! (СИ) - Светлая Марина Страница 15

— Не будем ничего усложнять… Прости…

— Да куда уж проще, милая. Хочешь десерт?

Отстраненно подумав о том, что в ее жизни ни разу не было ни одного счастливого Рождества, Клэр рассеянно кивнула.

— Пусть будет десерт.

Он заказал что-то немыслимое, кремовое, но, кажется, этот вечер был теперь уже безнадежно испорчен. А может быть, наоборот. Лучше его не вспоминалось ничего.

Потом они вышли на улицу и, кажется, почти совсем не говорили. Он поймал для нее такси. Напоследок снова поцеловал, теперь уже совсем привычно, будто между ними всю жизнь так заведено. И глядя, как она уезжает, исчезая в ночной тьме и вечном лондонском дожде, он думал о том, что ей, должно быть, придется врать мужу, куда она пропала в рождественскую ночь.

Глава 10

Декабрь 1910 года, Петербург

В той чертовой крошечной душной гримерной Клэр ничего не ответила. Только чуть улыбнулась и попросила Николя проводить ее в гостиницу. Потому что она обещалась помочь Жанне с каким-то важным делом, придуманным на ходу. Дорогой молчали. И она решила, что он сам уже обо всем сожалеет. Велела, чтобы ее не ждал, сказав, что позже приедет сама.

Но она не поехала к нему этим вечером. В тот момент, когда Николя попросил выйти за него замуж, все происходящее перестало быть приключением. Она лежала в тишине своего номера, снова и снова придумывая слова, которые скажет ему утром. О том, что не может быть женой ученого. О том, что не сможет жить в его стране. О том, что семья, дети, дом никак не благоприятствуют карьере актрисы. О том, что актрисы — самая неподходящая партия для молодых египтологов! Господи! Еще и этот дурацкий медальон, который она зачем-то взяла! Нужно вернуть его. И потом… когда-нибудь он подарит его той, которой… которая сможет стать ему настоящей женой.

Ей же суждены иные роли…

Ее впустила Гапа, сказав, что Николай Аристархович в малой гостиной. Не раздеваясь и не снимая шляпки, Клэр спешно прошла к нему. Ничего не говоря, она положила на маленький столик у дивана по-прежнему завернутую в платок камею.

Он устало тер виски, но при этом выглядел спокойным, что убеждало ее в правильности принятого решения.

«Милый Николя», — думала Клэр, глядя в его зеленые глаза. Он улыбался, и от этого ей было легче. Почему-то она была уверена, он знает, что сейчас услышит. Возможно, он представлял себе все иначе. Но она не станет превращать то прекрасное, пусть и недолгое, что было у них, в мелодраматическую интрижку с чрезмерными страстями. Она не для того убежала из дома, чтобы стать женой ученого в далекой холодной стране. Ее жизнь будет другой: яркой, полной, настоящей.

Спокойный голос Клэр прозвучал слишком громко в тишине квартиры:

— Adieu, Nicolas!

Глава 11

25 декабря 1925 года, Лондон

Клэр медленно спускалась в столовую к завтраку. Зачем это делала, она и сама не знала. Есть не хотела. После бессонной ночи в кресле болела спина. В столовой ее ждало новое испытание. Вчера, по возвращении домой, Клэр повезло проскользнуть незамеченной к себе в спальню. И она рассчитывала не встретить мужа хотя бы с самого утра. Генри, вопреки ее ожиданиям, был дома.

Он сидел за столом, как всегда, с газетой. И, едва она вошла, бросил ей, даже не отрываясь от чтения:

— Ни единой статьи о твоем платье. Как и о тебе. Собственно, потому что ни тебя, ни платья никто не видел. Умница, Клара.

— Теперь ты жалеешь, что моего платья никто не видел? — спросила равнодушно Клэр, присаживаясь к столу.

— Теперь я жалею, что не свернул тебе шею, когда у тебя появилось собственное мнение по всякому поводу. Я не стану унижать себя вопросом, куда ты вчера сбежала. Я просто попрошу тебя больше так никогда не делать.

— Я не стану так больше делать, — криво усмехнулась она.

Генри удовлетворенно кивнул и вернулся к чтению. Он пил чай совсем беззвучно, не гремя чашкой о блюдце, не тарахтя ложкой, не прихлебывая — настоящий джентльмен. Во всем безупречен.

— Кстати, — вдруг сказал он, по-прежнему не глядя на жену, — тебе необходимо решить, сколько вещей из гардероба ты возьмешь с собой на корабль.

— Какой корабль?

— Который плавает по воде.

— О чем ты, Генри? Я не желаю разгадывать твои шарады.

Генри Уилсон недовольно поморщился и, наконец, закрыл газету и убрал ее в сторону, свернув несколько раз.

— Мы едем в Америку, любовь моя. Ты будешь играть на Бродвее.

Внутри нее что-то щелкнуло, как часовой механизм при переводе стрелок, и зазвенело.

«Я больше не могу», — отчетливо прозвучало в голове.

— Твоей бульдожьей хватке можно только позавидовать, — Клэр поднялась из-за стола и направилась к выходу.

— Мечты для того, чтобы сбываться, дорогая, — крикнул Генри ей вслед, разбивая ложкой яйцо, сваренное всмятку, как он любил. — А я твой счастливый билет.

Потом она часами металась по комнате, что впоследствии стерлось из ее памяти уже навсегда. Потому что время не существовало для нее, его не было. Была только стена, которую она силилась отодвинуть и никак не могла, пока не поняла, что стену эту построила сама. Из дней, месяцев, лет… Время материализовалось в этой стене. Отделив ее от того, что единственное оставалось важным в жизни.

Шкаф, стол, камин, ширма, кресло, окно…

Прервав беспорядочное движение по комнате, она застыла, глядя, как темнеет на улице от затянувших небо туч. В комнате впору было зажигать свет, но она не торопилась это сделать. В сгущающихся сумерках было проще видеть призраков. Призраков, которых она звала, и одновременно боялась, что они придут. Она видела себя девятнадцатилетнюю. Восторженную, целеустремленную… Глупую! И видела его. Но теперешнего. Такого, каким он запомнился в момент их объяснения. Спокойного, сдержанного, все понимающего. Ведь она знала, что он никогда не устроит сцены и примет все, что услышит. Но как же она хотела, чтобы он хотя бы прикрикнул на нее. Чтобы можно было заставить себя подумать, определить, решить.

Она протянула руку к окну и стала пальцем чертить на стекле какие-то фигуры, узоры, линии. Лишь бы хоть что-то делать. Было уже совсем темно, на улице бушевал неожиданный снегопад, а она по-прежнему стояла у окна, всматриваясь в мокрую черноту. Продолжая видеть на стекле его лицо. Его черты — глаза, нос, губы — она обводила раз за разом. Не отпуская его и зная, как далеко он теперь от нее.

Резко оттолкнувшись от подоконника, в который раз ринулась по комнате. Люстра, торшер, бра, настольная лампа… Схватила ручку, придвинула к краю стола лист бумаги и вновь замерла.

Вероятно, она сошла с ума. Все, к чему она шла так долго и так упорно. Что казалось смыслом ее жизни. Ради чего она каждый день просыпалась. Все это она пошлет к черту. Прямо сейчас. Потому что на самом деле без него это стало совершенно ненужным. И, оказывается, никогда не было нужным.

Где-то в сердце кольнуло, а из горла вырвался тяжелый горький вздох. Она должна набраться смелости и признать, что пятнадцать лет назад ошиблась, легко распорядившись их судьбами. За те несколько дней, что были у них, она не смогла разобраться в себе. Глупая девчонка и подумать не могла, что все произошедшее было по-настоящему и на всю жизнь. Она испугалась, что рядом с ним, занимающимся настоящим делом, ее мечты окажутся нелепыми и смешными.

Клэр жалела о своих вчерашних пустых словах о том, что все поздно. Все это она говорила, чтобы успокоить себя. А ведь ей стоило сказать лишь одно слово, и она бы уже никогда не вернулась к Генри.

Но невозможно бесконечно прятать свои чувства. Она не хотела. И не желала терять ни минуты. Отбросила в сторону ручку и спокойно подошла к шкафу. Собрала самое необходимое в саквояж. Переоделась во что-то практичное. Оказывается, в ее гардеробной есть вполне приличное темное пальто. Элегантное и совсем немаркое. Не для актрисы. Вернулась к столу. Все-таки черкнула несколько строк для Генри, приколов записку к подушечке с булавками. Потрогала рукой камею на шее…