Александр Дюма - Парижские могикане Страница 157

Потом, как истинный бретонец из Сен-Мало, с детства привыкший бегать по корабельным реям, карабкаться по стеньгам, он подался всем корпусом вперед, незаметно ухватившись за балконную перекладину.

Друзьям почудилось, что он в самом деле бросился вниз, и они закричали от ужаса.

Но в ответ раздался гомерический хохот; зная, в каком расположении духа находится Петрус, друзья отреагировали на этот смех по-разному: Жан Робер встревожился, Людовик оторопел.

— Да что такое? — в один голос воскликнули молодые люди.

— А то, — отозвался Петрус, — что я вижу перед собой прекрасную модель для карикатуры Шарле или лучший персонаж для Поля де Кока, какие когда-либо доводилось наблюдать человеку в течение счастливых и безумных суток, называемых последним днем масленицы!

— Ну-ка, посмотрим! — проговорили двое друзей, подходя к окну.

— Посмотрите, посмотрите, я не жадный! — пошутил Петрус.

Людовик и Жан Робер высунулись из окна.

Хотя мастерская Петруса находилась, как мы уже сказали, на Западной улице, окнами она выходила на площадь Обсерватории. Эта самая площадь и служила сценой для героя, достойного, по выражению Петруса, карандаша Шарле или пера Поля де Кока. Один вид этого человека неожиданно развеселил молодого художника.

Героем такого романа или моделью для такой карикатуры был человек во всем черном, скорее маленький, чем высокий, скорее толстый, нежели худой. Незнакомец в печальном одиночестве прогуливался с тростью в руке по аллее Обсерватории.

Со спины толстый коротышка не представлял собой ничего особенно комичного.

— Что, черт возьми, смешного ты нашел в этом господине? — спросил Жан Робер у Петруса.

— Мне кажется, он такой же как все, — прибавил Людовик, — пожалуй, у него чуть подергивается правая нога — и только.

— Этот человек отнюдь не такой как все! Тут вы ошибаетесь! — возразил Петрус. — И вот вам доказательство: я бы хотел быть таким, как он.

— В чем же ты ему завидуешь? — спросил Жан Робер. — Если мы можем тебе предложить то, что у него есть, и если это продается, я сейчас же побегу к нему и куплю это для тебя!

— Что у него есть особенного, спрашиваешь? Скажу… Прежде всего, он один, у него нет двух друзей, которые ему докучали бы, как вы надоедаете мне. А это уже кое-что! Кроме того, я скучаю, а он развлекается.

— Как развлекается? — спросил Людовик. — Он весел как утопленник!

— Этот человек развлекается? — переспросил в свою очередь Жан Робер.

— До колик!

— Честное слово, что-то я, во всяком случае, этого не замечаю, — возразил Людовик.

— А я вам говорю, что про себя этот человек хохочет во все горло, и я вам сейчас докажу, что я прав… Хотите?

— Да! — выпалили оба друга.

— Хорошо. Приготовьтесь ко всему, — предупредил Петрус.

Сложив ладони рупором, он крикнул:

— Эй, сударь! Вы, вы… тот, что гуляет внизу!.. Сударь!

Господин был на улице один, он понял, что обращение может относиться только к нему, и обернулся.

Все три наших героя не могли удержаться от такого же хохота, который сотрясал Петруса за несколько минут до этого.

Гуляющий посмотрел на них с важным видом; ему можно было дать от сорока до пятидесяти лет; на лице у него было что-то вроде маски: накладной картонный нос в три-четыре дюйма длиной.

— Чем могу служить, сударь? — спросил незнакомец замогильным голосом.

— Ничем, сударь, — отвечал Петрус, — абсолютно ничем! Мы уже увидели то, что хотели увидеть.

Он обернулся к друзьям и спросил:

— Что вы на это скажете?

— Готов признать, — ответил Жан Робер, — что этот господин со спины выглядит вполне степенным, а спереди на него невозможно смотреть без смеха.

— Я предложу Академии наук, — подхватил Людовик, — учредить премию за самый точный диагноз заболевания, которым страдает человек, гуляющий в черных панталонах, черном рединготе, круглой шляпе и с накладным носом.

— И тебе будет причитаться приз, премия, поощрение за это открытие? — презрительно бросил Петрус.

— Слушай внимательно! — воскликнул Жан Робер, обращаясь к Людовику. — Петрус сегодня не прочь поиграть в отгадки: он сам тебе сейчас скажет, что это такое.

— Ручаюсь, что он этого не сделает! — воскликнул Людовик.

— Возможно, Петрус видит в этом человеке нечто большее, чем накладной нос.

— А если бы у него были накладные волосы, куда бы это привело нашего Петруса?

— Туда же, куда Христофора Колумба привело увлечение парусниками, а Ньютона — упавшее яблоко. Или, например, куда привела Франклина молния, угодившая в воздушного змея! К открытию истины! — проговорил Петрус с напускным воодушевлением (эта манера речи, придававшая комический оттенок любому разговору, была характерна для того времени).

— Послушай, — сказал Жан Робер, — какой-то философ сказал, что любой человек, который открыл что-то новое и хранит это в тайне от всех, — плохой гражданин. Так о какой истине ты собирался нам поведать, Петрус?

Художник находился в состоянии нервного возбуждения, а в такие минуты выговориться — значит почувствовать облегчение; Петрус не заставил себя упрашивать и взял слово.

— Несчастные вы слепцы! — воскликнул он. — Под накладным носом этого человека — вся его жизнь.

— Давай, давай, Петрус! — ободрил его Людовик.

— Ладно! Я расскажу вам историю этого человека.

— Тише! — сказал Жан Робер.

— У этого господина есть жена, которую он не выносит, и его образ жизни так же для него нестерпим, как жена. Он слышал от соседей, что его дети — не от него; привратник провожает его издевательской ухмылкой, а встречает печальной улыбкой; у него один-единственный друг, и это именно тот, в ком все видят его врага! Эта клевета имеет под собой основание, или, если хотите, это не клевета. Он это знает, у него есть тому бесспорные доказательства. Но он продолжает дружески пожимать руку своему другу — или недругу, как вам будет угодно. Каждый вечер он играет с ним в домино; раз в неделю он приглашает его на ужин; он доверяет ему сопровождать жену на премьеры. Он называет его «дружище», «дорогой мой», «старик»! Наконец, он употребляет самые нежные эпитеты, чтобы доказать ему свою дружбу, но в душе он его ненавидит, презирает, проклинает! Он бы с удовольствием съел его сердце, как Габриель де Вержи съела сердце своего любовника Рауля! Почему же он притворяется, почему так ласков с женой и любовником? Потому что этот господин — мудрец, Сократ и мирный буржуа, который хочет одного: спокойствия в своем доме. И он понимает, что не достиг бы желаемого, если бы раскрывал рот или не закрывал глаза.