Филиппа Грегори - Другая Болейн Страница 16

Май — лучшее время для фермеров. Сено скошено и разложено для просушки, скоро сметают стога и покроют соломой, чтобы сохранить корм на зиму. Пшеница, ячмень и рожь растут и наливаются в полях, телята набирают вес на материнском молоке, и в каждом доме, на каждой ферме подсчитывают прибыль от ежегодной продажи шерсти.

Это время досуга, краткой передышки в тяжелой работе, и крестьяне устраивают танцы на лужайке, соревнования и скачки, пока не наступило главное дело года — уборка урожая.

Сначала, объезжая верхом поместье Болейнов, я оглядывалась вокруг и не понимала ничего, а теперь знала все дороги за оградой замка, знала, как зовут крестьян, что они выращивают.

Если в обеденное время крестьяне приходили ко мне с жалобой на то, что такой-то и такой-то плохо обрабатывает выделенный ему участок, я сразу понимала, о чем идет речь — проезжала там накануне и видела заросли сорняков и крапивы, единственный заброшенный клочок земли среди ухоженного общинного поля. Не отрываясь от еды, я предостерегала арендатора — он может лишиться надела, если не начнет вести себя, как подобает. Я знала, кто из крестьян сажает хмель, а кто виноградную лозу, и даже пообещала одному из фермеров — если урожай винограда будет хорош — попросить отца послать в Лондон за французом, пусть учит в замке Гевер искусству виноделия.

Совсем нетрудно каждый день скакать по окрестностям — я любила бывать на воздухе, слушать пенье птиц в лесу, вдыхать запах цветущей жимолости, пробивающейся сквозь живую изгородь по обе стороны тропы. Я любила Джесмонду — кобылу, которую король выбрал для меня, — как рвется она в галоп, как настороженно подрагивают у нее уши, как радостно она ржет, когда я вхожу во двор конюшни с морковкой в руке. Я любила сочность травы у реки, мерцание желтых и белых цветов на лугах, яркость красных маков в полях пшеницы. Я любила канюков, парящих высоко в небе, поднимающихся выше жаворонков и лениво кружащих над пустошью, прежде чем взмахнуть широкими крыльями и улететь прочь.

Все это помогало убить время, пока я не вернусь ко двору, не буду рядом с Генрихом. Но во мне крепло убеждение — если мне не суждено вернуться ко двору, из меня, на худой конец, выйдет прекрасный землевладелец. Наиболее предприимчивые молодые фермеры в окрестностях Эденбриджа видели, что существует спрос на люцерну, но не знали никого, кто ее выращивает, не знали даже, где достать семена. Я написала фермеру в нашем поместье в Эссексе и получила семена вместе с полезными советами. Сразу же засеяли поле и пообещали засеять другое, как только станет ясно, подходящая ли почва. И я подумала — пусть я всего лишь молодая женщина, я сделала замечательную вещь. Без меня что их ожидало? Стукнуть кулаком по столу в таверне и поклясться, что деньги будут после нового урожая? А с моей помощью можно попытаться, и если повезет, в мире появятся еще два преуспевающих человека. Если судить по дедушкиной истории, они могут далеко пойти.

Как же они были довольны! Я выезжала посмотреть, хорошо ли идет вспашка, и они бросались ко мне по полю, грязь из-под башмаков во все стороны, и принимались объяснять, когда собираются бросать семена в землю. Им нужен хозяин, проявляющий интерес. Никого другого нет, тогда сгожусь и я. Им казалось — меня можно уговорить войти в долю, вложить деньги, и тогда мы будем процветать вместе.

Я рассмеялась, глядя с лошади вниз на их загорелые, обветренные лица.

— У меня нет денег.

— Вы знатная дама, — запротестовал один из них. Его взгляд скользнул по аккуратным кисточкам на моих кожаных башмачках, инкрустированному седлу, дорогому платью, золотой пряжке на шляпе. — Что на вас сегодня надето, стоит больше, чем я зарабатываю за год.

— Знаю. Но оно на мне и останется.

— Может, отец даст денег или муж? — принялся убеждать другой. — Лучше поставить на свои земли, чем на удачу в картах.

— Я женщина. У меня нет ничего своего. Посмотри на себя — ты процветаешь, но можно ли назвать твою жену богатой женщиной?

Он глуповато хихикнул:

— Моей жене ничего не принадлежит.

— Ну и со мной то же самое. Я живу как мой отец, как мой муж. Ношу платье, подобающее дочери такого отца, жене такого мужа. Но у меня нет собственных денег. В этом смысле я не богаче твоей жены.

— Но вы Говард, а я никто, — заметил он.

— И все равно — я женщина. Я могу быть одной из высших или никем — как ты.

— От чего это зависит? — пытался понять он.

Я вспомнила, как вдруг омрачилось лицо Генриха, когда он на меня рассердился, и ответила:

— От судьбы.

Лето 1522

Шел третий месяц моей ссылки, июнь месяц, сады Гевера благоухали розами. Запах висел в воздухе, как дым, тяжелые головки цветов клонились к земле. Я получила письмо от Анны.

Дело сделано. Постаралась попасться ему на глаза и заговорила о тебе. Сказала ему — у тебя сил нет больше выносить разлуку, такая у тебя к нему слабость. Семья разгневалась, потому что ты не желала скрывать свою любовь, вот и сослали в надежде: с глаз долой — из сердца вон. Пойми этих мужчин, их натура такова, ты ему куда больше нравишься, когда страдаешь. Другими словами, можешь возвращаться ко двору. Мы в Виндзоре. Отец сказал — пусть возьмет пяток слуг и возвращается немедленно. Приезжай прямо перед ужином, только убедись сначала, что тебя никто не заметил, и сразу же в нашу комнату, я тебе скажу, как себя вести.

Виндзорский замок. Наверно, самый красивый из всех, принадлежащих Генриху. Сидит на верхушке зеленого холма словно серая жемчужина на бархатной подушке. На башенках развеваются королевские штандарты, подъемный мост опущен, по нему туда-сюда снуют разносчики, катят повозки, тележки пивоваров. В каком замке ни будь, двор высасывает все, что можно, из окрестных селений. Виндзор немало преуспел на службе столь прибыльным аппетитам замка.

Я проскользнула в боковую дверь и, не попавшись на глаза никому из знакомых, добралась до комнаты Анны. Там никого не было. Села — придется подождать. Как я и думала, она появилась ровно в три, сняла с головы чепец и чуть не закричала, увидев меня.

— Решила, что ты — привидение. Ну ты меня и напугала.

— Сама же велела пробраться в комнату потихоньку.

— Да-да, хотела тебе рассказать, какие тут дела творятся. Только что с королем разговаривала. Мы были на арене для турниров, глядели на лорда Перси. Mon dieu![12] Ну и жара!

— И что он сказал?

— Лорд Перси? Он просто очарование.

— Нет, король.

Анна улыбнулась насмешливо:

— Спрашивал о тебе.

— И что ты ему ответила?

— Дай подумать. — Она бросила чепец на постель, распустила волосы, которые рассыпались по плечам тяжелой темной волной, подобрала их одной рукой, охлаждая шею. — Никак не припомню. Такая жара!