Джоанна Хиксон - Принцесса Екатерина Валуа. Откровения кормилицы Страница 16

Жизнь была нелегкой. После того как герцог Бургундский увез королевских детей, Париж превратился в жестокий и зловещий город. Местные жители разделились на фракции в соответствии с тем, какие ветви королевской династии они поддерживали, с кем находились в родстве и от чьей благосклонности зависели. В битве за власть герцоги Бургундский и Орлеанский подкупом и лестью добивались поддержки со стороны ремесленных гильдий, церковных сановников и представителей университета. Подобный раскол общества вызвал череду кровавых мятежей и убийств, поджогов и самосудов. В городе царил страх. Безумный король Карл все еще занимал престол, но был не в состоянии удержать своих вассалов в повиновении. Королева, выступая в роли регента, настраивала герцогов друг против друга – ходили слухи, что она допускает в свою постель то одного, то другого.

К счастью, Екатерина, живя в безопасности под кровом аббатства Пуасси, всего этого не знала. Я тосковала по ней безмерно, хотя и понимала, что вряд ли снова с ней встречусь. Я старалась забыть о малышке, однако о ней ежедневно напоминали мои дети. Конечно же, я любила Алисию и Люка, а по мере того, как они подрастали, становилось очевидным, что и они меня любят. Окруженные родительской заботой и лаской, преданные друг другу, дети росли в сплоченной, дружной семье, но для меня они являлись постоянным источником душевной боли, которую я не поверяла никому, зная, что подобного разделения материнской привязанности не поймут и не одобрят.

Недуг окончательно подкосил мою матушку. По утрам она с трудом выбиралась из постели и бо́льшую часть дня проводила у распахнутого окна пекарни, помыкая мной и осуждая каждое мое действие. Ее беспрерывно мучили ужасные боли в опухших суставах, она стала злобной и раздражительной. Я изо всех сил старалась не обращать внимания на ее придирки, но это удавалось не всегда. Вдобавок выволочки она устраивала только мне, а не мужу или внукам. Позже матушка стала принимать особое лекарство – маковый отвар, который я приносила ей из лавки аптекаря. Снадобье подействовало на нее почти сразу, однако весьма странным образом. Поначалу, радуясь тому, что боль прошла, я не придавала значения безразличному и бессмысленному выражению глаз матушки, а спустя несколько недель обеспокоилась и тайно подменила лекарство сладким сиропом. Мать затрясло, как в лихорадке, и затошнило. Она умоляла, чтобы ей вернули «дыхание ангела», как она называла снадобье. Мне пришлось снова дать ей макового отвара. Однажды вечером она приняла слишком большую дозу – а может, зелье испортилось – и наутро не проснулась.

Мы с отцом тяжело восприняли ее кончину – матушка, сильная, волевая женщина, всегда была нашей опорой, – но возблагодарили Господа, что ее страдания закончились. Ей повезло умереть в собственной постели. В то время жизнь в Париже была полна опасностей. Человека могли запросто убить за ношение шаперона не того цвета или за появление не в том месте. Каждый день на улицах находили трупы с перерезанным горлом или разбитой головой.

Однажды морозной ноябрьской ночью насмерть зарубили самого герцога Орлеанского. Какие-то убийцы в масках напали на него на рю Барбет, что за дворцом Сен-Антуан, возле особняка, в котором герцог был частым гостем. Ходили слухи, что там несколько недель жила королева. Когда королевская гвардия заполонила улицы, разыскивая преступников, пошла молва о том, что герцогу отсекли правую руку. Бургиньоны, сторонники герцога Бургундского, ходившие в синих шаперонах, объявили это свидетельством сговора Людовика Орлеанского с дьяволом, который всегда метит правую руку своих приспешников. Арманьяки, сторонники Орлеанского дома, отличаемые по белым шаперонам, настаивали, что дьявол, замешанный в этом убийстве, носит имя Иоанна Бургундского, – а тот, словно подтверждая обвинение, внезапно покинул королевский двор и сбежал в Артуа. Безвластие привело к тому, что в Париже сложилась чрезвычайно опасная ситуация. Число трупов в канавах неумолимо возрастало.

В тщательно охраняемый особняк на рю Барбет хлеб доставлял знакомый моего отца, тоже пекарь. Он-то и рассказал нам, что дама, которую часто навещал герцог Орлеанский, недавно разрешилась младенцем и едва не умерла родами. После убийства она тоже исчезла, и никто не знал, как и куда. Дом внезапно опустел. Через пару недель королевские глашатаи объявили, что королева Изабо родила еще одного сына, окрещенного Филиппом, однако он вскоре умер.

Мы с отцом носили коричневые шапероны и рты держали на замке. Ценой огромных усилий нам удалось выжить, хотя ежедневно приходилось думать о том, где взять дров для растопки печей. Раньше хворост собирали в лесах под Парижем, но из-за бесчинств разбойников и грабителей занятие это стало чересчур опасным. Армии противоборствующих фракций, двигаясь от селения к селению, присваивали себе все съестное, поэтому с мукой часто случались перебои. К счастью, Жан-Мишелю удавалось «позаимствовать» вязанки дрока и мешки с мукой из грузов, перевозимых по реке в королевский дворец. Увы, мы воровали королевское добро так же бесстыдно, как это делала мадам Лабонн; в те нелегкие времена другого способа продержаться не было.

Отец трудился в пекарне не покладая рук, пока внезапный апоплексический удар не свел его в могилу. Сразу же после смерти отца пекарская гильдия объявила нам, что наша лицензия утратила силу. Протестовать было бесполезно. Печь хлеб разрешалось только членам гильдии, а женщин в гильдию не допускали. Пекарня принадлежала мне, единственной наследнице отца, но заниматься хлебопечением мне запрещалось. Вдобавок в Париже, где царило беззаконие, оставаться с детьми было небезопасно. Поэтому, не имея выбора, я передала дом и пекарню в пользование одному из наших бывших подмастерьев и вместе с Алисией и Люком перебралась во дворец Сен-Поль, к Жан-Мишелю.

Переезд меня не радовал, хотя герцог Бургундский во дворце больше не показывался. Дофину – тому самому принцу Людовику, что бросил мохнатую гусеницу в мой лиф, – исполнилось шестнадцать, и, воспользовавшись советами и поддержкой своего старшего кузена, герцога Анжуйского, он занял свое место в королевском совете. Попытки герцога Бургундского и его когорты захватить Париж удалось отразить, однако не все во дворце шло гладко, потому что королева не желала расстаться с регентством, и ей пришлось делить власть с дофином. Встревоженные гонцы постоянно сновали по Сен-Полю от двора королевы к апартаментам дофина и обратно в тщетных попытках примирить мать с сыном.

Впрочем, не мне их осуждать. Мы с Жан-Мишелем тоже не всегда жили в ладу. После смерти матери я стала хозяйкой собственного дома и помощницей в семейном деле, а теперь вновь получала жалованье служанки и жила в сырой темной комнате без камина и гардероба, с ночными горшками и вонючим отхожим рвом за конюшнями. Я постоянно ворчала по поводу ухудшившихся обстоятельств, поэтому неудивительно, что Жан-Мишель был рад новости, могущей меня развеселить.