Елена Арсеньева - Русская любовь Дюма Страница 16

Затем Лидия побывала в Париже во время своего свадебного путешествия. Мигрень от слишком мягкой весны, так непохожей на русскую, мучила ее почти постоянно. Вдобавок Лидия на сей раз была поражена, придя к выводу, что это, оказывается, скучный город, почти ничем от Санкт-Петербурга не отличающийся.

Точно так же, как в Петербурге, светский сезон длился здесь от декабря до Пасхи, вся разница только в том, что Пасха по католическому календарю праздновалась раньше, чем по православному. Точно так же до Великого поста свет был занят всевозможными балами, костюмированными, благотворительными, светскими. Точно так же во время поста почти не танцевали, а только слушали музыку в многочисленных концертах, устраиваемых как в театральных, так и в домашних залах. Точно так же с наступлением мая общество покидало столицу, уезжая в загородные поместья или на воды, причем, совершенно как в Петербурге, стремление уехать хоть куда-нибудь доходило до мании, и те, кто тщился показать себя светским человеком, но загородного дома или возможности отправиться на воды не имел, частенько сидел дома все лето безвылазно, делая вид, будто его вовсе в городе нет. Правда, потом, когда прочие являлись поздоровевшими и отдохнувшими, он имел на общем фоне бледный вид, но это всегда можно было объяснить, скажем, несварением желудка от грубой сельской пищи.

Честно говоря, Лидия скучала больше всего не оттого, что в парижских театрах шла какая-то ерунда – ни посмеяться, ни поплакать, – а оттого, что находилась под присмотром мужа, который, конечно, жену очень любил, но еще больше любил свою дипломатическую карьеру, а оттого страшно заботился, как бы не совершить необдуманного шага, невзначай не встретиться с опасными личностями (Франция, которая ударялась то в одну, то в другую революцию, была таковыми личностями, исполнявшими роль закваски в перестоявшемся общественном тесте, переполнена!). Как бы чего не вышло нежелательного! Дмитрий Карлович предпочитал и сам никуда не выходить, разве только посещал посольство, а жену и вовсе почти взаперти держал, выводя только на сугубо официальные, дипломатические балы, где и танцевать-то почти не танцевали, а если вдруг случалось, то настолько занудные вальсы, что у Лидии даже прическа ни единого разочка не растрепалась. Дипломаты показались ей похожими на мертвецов, их жены – на снулых рыб, и она ужаснулась той участи, которая ей предстояла, а оттого принялась ссориться с мужем что было силы, и ссорилась, пока они были в Париже, и по дороге в Россию, и, домой вернувшись, ссорились… и до того доссорились, что Лидия, вместо того чтобы тащиться на верную смерть от тоски в Константинополе, куда должен был направиться по служебным делам муж, снова оказалась в Париже.

Но теперь это был совершенно иной Париж! Теперь театры, словно сговорившись, давали одно представление лучше другого, ночи сияли балами, а днем – после пяти вечера – все лучшее и светское, что только было в Париже, стекалось на Бульвары, особенно на Итальянский, и все здесь обладали одинаковыми вкусами, отлично знали друг друга, говорили на одном языке (отнюдь не французский язык имеется в виду, а язык общих интересов!) и были рады встречать друг друга каждый вечер.

Лидия была влюблена в Александра Дюма, он был влюблен в нее, они были влюблены друг в друга, но прекрасно понимали, что появляться вдвоем в таком месте, как Бульвары, им не следует. Одно дело, если замужняя русская графиня лечится от ипохондрии в самом веселом городе мира, бывая всюду в обществе своей старшей родственницы мадам Калергис (плевать на ее репутацию, родственников ведь не выбирают!), и совсем другое дело, когда ее всюду сопровождает модный писатель – молодой и холостой, известный своими свободными взглядами и воспевший свою связь с известной куртизанкой. Ведь все это может дойти до законного мужа, случится скандал, а несмотря на то, что в Париже тех времен изменять друг другу супруги считали делом чести и, не делая этого, могли прослыть ретроградами, позорящими звание парижан, все же эти адепты адюльтера считали семейный очаг святым. Шали как хочешь, но так, чтобы об этом никто не знал: именно этот принцип был исповедуем здесь, а над теми, кто от него отступал и делал тайное явным, изощренный свет исподтишка подсмеивался и с нетерпением ожидал развязки, если измена становилась известна носителю или носительнице рогов.

Дуэли были делом обыкновенным: частенько в Булонском лесу сходились сопровождаемые секундантами муж и любовник, но история также сохранила несколько случаев, когда сражались женщины, которые не могли поделить одного и того же мужчину! Одна из таких дам, графиня Фарман-Дье, была очень известна в свете и не стеснялась демонстрировать на людях шрам, идущий от левой щеки через шею и скрывающийся в глубине декольте, а также черную повязку, прикрывающую то место, где некогда сиял прелестный фиалковый глаз, утраченный ею во время дуэли.

Между прочим, несмотря на все то, что женщины считали уродством, графиня пользовалась невероятным успехом у мужчин, которых, непонятно почему, ее шрам и черная повязка ужасно возбуждали. Возможно, потому, что мадам де Бове, первая женщина «короля-солнце», главная камеристка королевы, тоже была одноглазой и тоже носила черную повязку?.. Так или иначе, соперница графини Фарман-Дье на дуэли-то выиграла, а в жизни проиграла, потому что модный художник – предмет их споров – вернулся к графине, сделавшись совершенно порабощенным и терпеливо снося присутствие своих многочисленных соперников (следуя в этом примеру графа, которому стал добрым приятелем).

Вообще жизнь – особенно жизнь Парижа! – преподносила немало примеров такого рода моральных вывихов, которые, конечно, очень интересовали Лидию, когда она сплетничала о них с Марией, Наденькой Нарышкиной, так кстати появившейся в Париже, или с милым Александром, но сама сделаться предметом сплетен она совершенно не хотела, а потому изо всех сил старалась, чтобы слухи о ее связи с Дюма-младшим не вышли за пределы дома номер 8 на улице Анжу. Мария Калергис находила это очень смешным и провинциальным, однако, снисходительно пожав плечами, поклялась не болтать.

Лидия даже пыталась изображать из себя добрую матушку и не реже чем раз в неделю навещала сына, который жил в доме кормилицы, носившей великолепную фамилию Пуатье, что немало веселило Александра Дюма, который, впрочем, придерживался старомодных взглядов, что ребенок должен жить при матери.

Лидия, конечно, любила сына, но все же… Все же она просто не была приучена заботиться ни о ком, кроме себя, и к тому же помнила свое детство: ей всегда было лучше с нянюшками, чем с матушкой!