Хелен Хамфриз - Путешествие безумцев Страница 17

Энни не пыталась каким-либо образом упорядочить свое чтение. Здешняя библиотека была настолько больше и разнообразнее дважды перечитанной ею небольшой библиотеки настоятеля их прихода на Портмен-сквер, что она просто не могла не воспользоваться этим преимуществом. Она сознательно старалась, чтобы ее чтение было как можно более разнообразным.

Кое-что в этой библиотеке, однако, огорчало ее. Почти все эти книги говорили о дальних странствиях, описывали далекие земли. Это было не случайное собрание книг, а хорошо организованный запас сведений, необходимых исследователю для подготовки экспедиции. Она помнила, что рассказал ей мистер Дашелл о своем неосуществимом желании стать путешественником. Целая стена книг, словно замерших в готовности служить страсти, которой не суждено осуществиться, – от этого веяло печалью.

Этой ночью, устроившись на своем обычном месте между колясками, Энни принялась за второй том объемистого четырехтомного толкового словаря Сэмюэля Джонсона – первый том она проглотила неожиданно быстро. Книга тяжелым камнем давила ей на колени, свеча у ее ног трещала, еле горела в пыльном воздухе комнаты. Но, отгоняя прочь тяжелые сны, чтение неожиданно облекло в словесную форму увиденное в ту пору, когда она младенцем лежала на краю дороги. То, чего из-за малолетства не сохранила ее зрительная память. Чему ей верить теперь?

Энни открыла словарь на статье «Сердце». «Основная часть, жизненно важная часть, сильнейшая или наиболее действенная часть чего-либо», – гласило объяснение, а ниже страницы было еще: «Внутренняя суть любой вещи».

Эльдон и Роберт Хилл выпивали в лондонском клубе Роберта. Назавтра Эльдону предстояло идти к Дунстану, и сегодня весь день он сам не свой бегал по улицам города, репетируя про себя свою завтрашнюю речь. Сейчас, сидя за столиком напротив Роберта, Эльдон попытался испробовать на нем свои аргументы.

– Чепуха, – ответил Роберт, прихлебнув бренди из стакана и вытягивая ноги в сторону камина, разожженного, потому что этот летний день был сумрачным и прохладным.

– Но все так и есть, – возразил Эльдон. – Неужели ты не видишь? Все дело в Хрустальном дворце![2]

Постройкой Хрустального дворца Англия того времени продемонстрировала всему миру свою индустриальную мощь и превосходство, так как в то время сооружение подобного здания было не под силу ни одному другому государству. Хрустальный дворец произвел большое впечатление на современников, в том числе на Н.Г. Чернышевского. По сути дела, это была первая в мировой истории постройка, которая еще задолго до Эйфелевой башни открыла новую, «индустриальную» эру в архитектуре.

– Чепуха, – повторил Хилл. – Хрустальный дворец! О, то был настоящий триумф!

– Хорошо, – сказал Эльдон, несколько уязвленный несговорчивостью своего друга. – Но я не вижу причины, почему одна и та же вещь не может быть одновременно и триумфом, и бедствием.

Эльдон был убежден, что именно Большая выставка, впервые состоявшаяся в Гайд-парке в 1851 году и с тех пор ежегодно повторявшаяся в Хрустальном дворце в южной части Лондона, виновна в том, что Дунстан захотел изготовить тематическую карту мира.

– Товары всего мира стали доступны обывателю и посредственности, – заявил Эльдон. – Кто, раз увидев тончайший китайский шелк, не захочет приобрести его для себя?

– Это всего лишь рынок, – ответил Роберт. – Но только в больших, чем обычно, масштабах.

– О нет, здесь другое, – упорствовал Эльдон. – Средний англичанин раньше никогда не видел большинства этих товаров и понятия не имел о местах, откуда их привезли.

Он вспомнил изящные очертания этого здания из стекла и стали, комнаты, полные драгоценных украшений, тканей и роскошной мебели. Турецкие ковры, вазы из нефрита, австрийские кровати из темно-полосатого палисандра.

– Выставка показала, что мир стал меньше, – сказал Эльдон. – Она дала им почувствовать его своей собственностью.

Если это и так, то Роберт Хилл не находит в этом абсолютно ничего предосудительного. Он пошевелил носками своих ботинок, посмотрел на них краем глаза. Элегантным движением поболтал бренди в своем стакане. В свое время он выставлял в Хрустальном дворце свои работы. Вспоминая, как удачно были развешаны и как хорошо смотрелись его картины в этих великолепных, насквозь пронизанных светом стеклянных комнатах, он испытал острый приступ удовольствия.

– Могу понять тебя в том смысле, что чрезвычайно трудно делать работу, которая тебе не нравится.

Это были все слова симпатии и сочувствия, которые у него нашлись для Эльдона. Готовясь к завтрашней встрече со своим издателем, его молодой друг был, конечно, сам не свой, но он-то, Роберт Хилл, сейчас чувствовал себя прекрасно и комфортно, смакуя бренди и свой успех в Хрустальном дворце. Конкретность удовольствия, которое он сейчас испытывал, не позволяла ему воспарить в те абстрактные сферы, где обитал Эльдон, – области слишком высокой морали и слишком возвышенных эмоций. Его молодой друг всегда словно в душевной горячке. Почему он не может просто жить и радоваться? Роберт печально вздохнул.

Отвернувшись, Эльдон смотрел на огонь в камине – посещение этого клуба не принесло ему никакого облегчения. Лучше было бы походить в одиночестве по Чипсайду, продумывая новые аргументы за то, что сердцеобразная карта мира нужнее карты золотых копей. Он искоса взглянул на своего друга: его изысканная внешность, холеное лицо, добротная и модная обувь, отлично сшитый свободный летний костюм источали благополучие. «Настоящий денди», – осуждающе подумал Эльдон. Как-нибудь он поговорит об этом с Изабель. Или нет. Пламя в камине выстрелило вверх снопом искр, словно разразилось аплодисментами. Лучше он обсудит это с Энни Фелан.

Эльдон и Роберт пришли в Королевскую академию, где готовилась его новая выставка. Роберт порхал по галерее, раздавая указания развешивавшим картины рабочим, которые, впрочем, и сами прекрасно знали свое дело. Эльдон стоял в отдалении, рассматривая те из картин, которые уже заняли предназначавшиеся им места. Сейчас, когда после долгого перерыва ему довелось увидеть искусство его соседа, он понял, насколько оно великолепно и вместе с тем опасно.

Роберт Хилл всегда зависел от своей музы, которой неизменно оказывалась какая-нибудь молодая привлекательная женщина. Он находил ее, писал с нее картину, спал с ней и затем от нее избавлялся. Когда он хотел соблазнить какую-либо женщину, он приглашал ее позировать, рассчитывая, что внимание, которое он уделит ей в процессе работы, пробудит в ней взаимность.

Три картины, которые Эльдон сейчас рассматривал, были вдохновлены последней из таких муз. На первой она была представлена Еленой Прекрасной – напряженное тело и соски просвечивают сквозь свободную кисею, ярко-рыжие волосы распущены по плечам. Взгляд, полный притворной скромности, устремлен на лежащее на столе яблоко, красное и полупрозрачное, словно светящееся страстью. На второй та же самая модель была изображена в виде Медузы – там она пристально смотрела прямо на зрителя, словно никак не могла поверить, что Роберт способен изобразить ее с клубком змей на голове, что, уже устав от ее внимания, он хочет придать ей чудовищный и отталкивающий вид.