Джудит Френч - Золотой отсвет счастья Страница 18

— Да, хозяйка, — ответил повар сдавленным голосом, которым говорит человек, давно потерявший слух.

— До моего возвращения ты остаешься за хозяина в доме.

— Да, мэм.

— Передай Неду, что он отвечает за все работы на плантации. Если будут трудности… — Бесс вздохнула. — В общем, вам надо обязательно продержаться до приезда моего отца.

— Ваш батюшка жив, мисс Бесс? Господин Дэвид скоро вернется к нам?

— Да. И ты можешь об этом сообщить всем, включая шерифа. Мой отец уже на пути домой. Я получила от него письмо. А теперь иди, — поторопила она старика, — и как можно дольше не пускайте шерифа ко мне.

— Твой отец действительно возвращается? — поинтересовался Кинкейд, когда за Дональдом закрылась дверь.

— Это одному Богу известно. Но мне надо было что-то сказать людям.

Бесс быстро подошла к кровати и выдвинула снизу бельевой ящик.

— Оружие здесь, — бросила она Кинкейду и начала спешно собирать свои вещи в переметную сумку. — Мы должны немедленно ехать. Мне с шерифом не к чему встречаться.

— И у меня нет ни малейшего желания столкнуться с ним, — согласился Кинкейд, вытаскивая два французских пистолета и пороховницу. Под ними Кинкейд увидел завернутый в ветошь старинный клинок из закаленной дамасской стали.

Бесс торопливо рылась в ящиках своего комода. Наконец она извлекла оттуда ножницы, футляр с иголками, нитки.

— Боюсь, на шитье у тебя будет маловато времени, — заметил Кинкейд.

Бесс не обратила внимания на его язвительность и продолжала набивать сумку всякой всячиной. Последнее, что она сунула туда, был маленький пистолет с серебряной инкрустацией. Ей оставалось прихватить еще кое-что из одежды.

— На самом дне ящика патроны — бери побольше. Кинкейд сунул руку поглубже и, наткнувшись на что-то острое, выругался.

— Там еще галльский кинжал. Бабкино наследство. Осторожно, а то…

— Спасибо за предупреждение, — буркнул он, слизывая с пальца кровь. Кинжал он вытащил и сунул за голенище мягкого сапога. Пистолеты были закреплены на поясе, через плечо закинута пороховница.

— Что же ты за боец такой, если не можешь взять нож не порезавшись? — насмешливо сказала Бесс, поднимая сумку и направляясь к двери. — Давай быстрее, — заторопила она его, потом вдруг осеклась, метнулась к столу и схватила забытую там золотую статуэтку.

— Я тебе эти слова припомню, — пригрозил Кинкейд.

В парадную дверь отчаянно колотили, но Бесс, будто не слышала. Она повела Кинкейда по коридору к дальней лестнице, по которой они спустились в небольшой подвал. Бесс открыла маленькую незаметную дверку и шагнула в темноту.

— Иди за мной, — сказала Бесс.

— Иду-иду, не волнуйся.

Они прошли узкий коридорчик и оказались в темном помещении, откуда был выход в винный погреб.

— Отодвинь их, — указывая на огромные бочки, велела Бесс.

— Слушаюсь, мэм, — с наигранной покорностью отозвался Кинкейд, отложил в сторону саблю и принялся за работу.

За бочками оказалась еще одна дверь, которая открывалась на лестницу, круто уходящую вверх. И снова дверь.

— Здесь тяжеленный засов. Снимай его, дверь открывается наружу.

Кинкейд толкнул дверь плечом, она поддалась не сразу. Потом обнаружилось, что мешали густо высаженные самшитовые деревца.

— Дай-ка я выйду первая, — сказала Бесс. — Мне уже приходилось здесь лазить. Держи свою саблю.

Бесс очень ловко протиснулась сквозь заросли. Выбрался за ней и Кинкейд. Они оказались в глухом уголке старого сада, где кустарник стоял высокой стеной.

— Это самшитовый лабиринт, — шепотом объяснила девушка. — Из него есть выход в старый сад, откуда мы можем…

— Ты командуешь только в лабиринте, — перебил Кинкейд. — После этого приказы буду отдавать я. — Он больно стиснул руку девушки. — Тебе ясно?

— Да, — кивнула Бесс.

— Тогда хватит об этом. — Он отпустил ее, стараясь унять покалывающую дрожь, которая неожиданно охватила его. Кожа девушки была мягкой и прохладной, близость ее возбуждала.

— Не волнуйся, — холодно ответила Бесс. — Со мной у тебя хлопот не будет.

Не будет, как же, про себя проворчал Кинкейд. В это верится так же, как в то, что золотые монеты с неба посыпятся, когда они ступят на территорию испанских колоний.

7

Кинкейд оглянулся, чтобы убедиться, что его спутница, ехавшая сзади, не заснула и не упала с лошади. До рассвета было еще несколько часов, а они оставались в седле с того момента, как покинули границы поместья. За всю дорогу они едва ли перемолвились парой слов. Из всех переделок, выпавших в жизни Кинкейду, эта обещала быть самой непредсказуемой. В Панаме ему однажды приходилось бывать; вот уж куда он меньше всего хотел попасть снова! Испанцы иноземцев не жаловали, коренное население тоже отнюдь не отличалось любезностью… Толковали, что некоторые путешественники попадались в лапы к индейцам-людоедам, а любой заключенный, которого отправляли в те края на каторгу, молился, чтобы умереть еще на пути туда.

Официальные отношения Англии и Испании ничего не меняли. Между ними мог быть мир, могла быть война, все равно любой говорящий по-английски пленник был обречен сгинуть на серебряных рудниках или в зловещих катакомбах-тюрьмах. Рассказывали даже, что испанцы кастрировали английских моряков, чтобы потом продать на Восток иноверцам.

Сколько же было пережито за четыре года с Жильен!.. Кинкейд вдруг окаменел — что это он вдруг ее вспомнил? Его лицо исказила гримаса. Этих воспоминаний он старался избегать.

Но старая рана уже открылась и ныла… Жильен, светловолосая куколка с тонким личиком и лазурными глазами … Будто игрушечная, весом как пушинка, но аппетитная и женственная, словом, мечта. Голосок у нее был нежный, взгляд застенчивый, нрав кроткий. И она всегда была готова поласкаться, хочешь в постели, хочешь в кустах.

Угораздило же его, дурака, втюриться в нее! Дорого ему это увлечение обошлось. Но тогда… тогда он был готов за Жильен все отдать. Она потребовала немного — обручальное колечко на пальчик и венчание у пастора. Жильен казалась ему ангелом, жизнь — раем, но их браку не исполнилось и трех недель, как у нее случился выкидыш. Беременность была от другого мужчины.

Кинкейд рвал и метал, бранился, грозился бросить ее, но Жильен рыдала и уверяла, что ее изнасиловали, клялась всеми святыми, что попалась в лапы к негодяю, который обесчестил ее. И Кинкейд сдался, простил жену, потому что хотел… потому что не допускал даже мысли, что эти ясные глаза могут лгать. Он готов был молиться на нее, потому что с Жильен он перестал чувствовать свое одиночество. Как же он мечтал быть нужным кому-то! А тут он стал — подумать только — главой семьи. Впервые в жизни он начал думать о будущем, в котором не было уже места грязной работе наемника.