Марина Струк - Мой ангел злой, моя любовь… Страница 19

Андрей вдруг резко отошел от окна, опустился на колени перед Марьей Афанасьевной, поднес ее руки к своим губам.

— Pardonnez-moi, ma chere tantine [97], - он взглянул в ее глаза с искренним раскаянием. — Я не подумал, что причиню вам этим обиду или тревоги.

— Моя душа всегда неспокойна за тебя, мой мальчик, — поцеловала его в лоб тетка, ласково провела рукой по его волосам. — Оттого что ты в ней, mon cher. Тебе не покойно, и она мучится. Дозволь еще спрошу. Ты Надин по совести помощь оказываешь или от сердца?

— L’un et l'autre [98], - ответил Андрей уклончиво, но Марья Афанасьевна решила идти до конца в своем желании хотя бы слегка заглянуть в его сердце.

— Тогда по-иному спрошу: коли б не брата вдова была, возможно ли…demande en mariage?

Они долго смотрели друг другу в глаза — пристально, внимательно. После Андрей молча склонил голову к ее ладони, опять коснулся губами ее руки, прежде чем подняться на ноги и спросить позволения уйти. У самой двери он задержался, оглянулся на тетушку.

— Мы оба знаем, ma tantine, что есть то, что я никогда не прощу. Никому. Jamais de la vie! [99] К чему говорить о том браке, когда в сердце уже давно пусто?

Разговор с тетушкой заставил старую, уже давно затянувшуюся рану заныть тихонько, напоминая о том шраме, что останется на всю жизнь на сердце. Шрамы нельзя стереть. Они лишь остаются пусть едва заметными со временем, но напоминаниями о ранах. Воспоминания уже не причиняли боли, что терзала его первое время — мучительно долго, разрывая душу. Милые, славные деньки, когда ему казалось, что весь мир у него в руках вместе с этим тонким станом. Вместе с ее сердцем. Он думал, что она отдала его взамен его собственного, которое Андрей вручил Надин без особых раздумий. А на самом деле, в его руках была пустота и только.

Надин. Андрей думал о ней долгое время после разговора с тетушкой, вспоминал и вспоминал былое. Даже ныне, этим солнечным морозным утром, в которое выезжали на гон, мысли о ней вернулись, мешая с восторгом прислушиваться к лаю собак, которых выводили из псарни Шепелевых.

Надин, повторил он мысленно. Словно перекатил на языке ее имя, как круглую конфету, что так любила Марья Афанасьевна. Надин. Само имя говорило уже о том, что его обладательница нежная и мягкая, хрупкое и воздушное создание. Не то, что резкое и холодное — Аннет…

— Вы позволите составить вам компанию, Андрей Павлович? — к нему подъехал Петр в высокой бобровой шапке под стать воротнику на казакине. — Могу показать вам место, куда гнать будут, к обрыву. Прибудем туда первыми в обход остальных. А то нет мочи слушать мне ни бахвальство поручика Бравина, ни стенания господина Павлишина. Да и гнать ныне будут недолго, никакого довольства! Логово волчье уж слишком близко.

Андрей не отказал. Поехали рядом, чуть ли не касаясь коленями, в этой толпе охотников, что с трудом помещалась на узкой сельской улочке. После, когда выехали за пределы села, на снежный простор, стегнули молодежь лошадей, погнали галопом по рассыпчатому снегу под снисходительные улыбки охотников в возрасте.

Петр после подал знак уйти чуть правее остальных, пересечь чуть наискось отъезжее [100], а после редкий лесок. Выехали из него на берег неширокой и часто мелеющей в летнюю пору речки, что спускался резко от края леса — высоким и крутым песчаным обрывом. Высота была приличная, прикинул Андрей, чуть приподнявшись в седле, свалившись вниз определенно можно было переломать все кости, если не свернуть шею. У волков, что пригонят в это место, не было не малейших шансов избежать выпавшей им в то утро участи — будут метаться по берегу, пока охотники не перебьют из ружей или пока псы не перегрызут горло.

Петр снял с головы шапку и махнул показавшимся вдалеке на берегу холопам с рогатинами, что они заняли свои места, будут следить, чтобы волки не ушли вдоль обрыва. А потом повернулся к Андрею.

— Люблю на красных [101] зверей ходить, — улыбнулся он широко и располагающе. — А вот Аннет зайцев любит гнать. Скачет на своей Фудре [102] по полям, чистая Артемида — не угнаться за ней. Папенька не любит с ней выезжать, боится за нее, а мне по душе такая езда, — и тут же, без перехода, наотмашь. — Она вам не по нраву, n'est-ce pas?

— Помилуйте, Петр Михайлович…, - смутился Андрей от неожиданности и откровенности подобного вопроса. Петр махнул рукой, мол, не стоит смущаться.

— Ненадобно только любезностей, Андрей Павлович. Я чуток к настроениям людей, приучен службой в адъютантах у моего генерала. Вижу и слышу то, что мимо другого пройдет. А натура моя такова, что кого полюблю, так откровенно с ним, dire la vérité toute crue [103] тому буду. А вы мне по нраву, без лукавства говорю то. И не желаю оттого, чтобы дурно об Аннет думали. Я вижу же, что не знаете… не поняли…

— Петр Михайлович, — начал снова Андрей, но Петр снова махнул рукой, заслышав из-за леска лай борзых, уже пущенных на преследование небольшой стаи волков, что грызла скот в ближней деревне.

— Вам что-нибудь говорит имя Александр Васильевич Караташев? — перебил он Андрея. — Вы должны знать его. Он ваш сослуживец по полку. По крайней мере, был им почти четыре года назад.

Имя Андрею было знакомо. Офицеры кавалергардского полка, как и любого гвардейского, делились на две категории: те, кто был завсегдатаем салонов, и те, кто предпочитал светским условностям немецкие трактиры на Васильчиковом, бузотеры и задиры, пьяницы и злые шутники. По молодости лет все новички в полку попадали во вторую категорию, но только по склонности оставались в ней в дальнейшем.

Караташев был аккурат на стыке этих двух категорий. Ему не жилось покойно после возвращения из прусской кампании в петербургские казармы. Душа требовала бурных страстей и рисков. Он был насмешлив, злой языком, любил вино, дочерей трактирщиков на Васильчиковом и драки на кулаках со студентами или офицерами других полков. Был несколько раз понижен в звании и едва не отставлен, но высокий покровитель, благодаря которому Караташев попал в кавалергарды, сумел замять эти дела.

Караташев был красив как херувим — высокий, светловолосый, с большими синими глазами и тонкими чертами лица, был остроумен, обладал хорошо подвешенным языком, а потому умел обаять любого человека, независимо от пола и возраста, потому его любили и в свете, прощали его шалости, закрывали на них глаза.

— К чему вы заговорили о нем? — спросил Андрей. — Какое имеет отношение Караташев к теме нашего разговора?

— Наипрямейшее, Андрей Павлович. Une petite provincial [104]. Знакомо ли вам это выражение? Слыхали ли вы его из уст Каратышева? — Петр вдруг сжал сильнее поводья коня, отчего тот переступил с ноги на ногу, заволновался, почувствовав напряжение всадника.