Симона Вилар - Светорада Янтарная Страница 2

Вот молодая возница натянула вожжи, сдерживая бег животных, и ее «тпрру» громко и резко прозвучало в предутренней тиши. Едва мулы остановились, она с улыбкой оглянулась на своих спутников. Пожилая матрона только таращила глаза да переводила дыхание, а мужчина скупо улыбался, кривя рот в сдержанном смешке.

– Все в порядке? – спросила, отбрасывая вожжи, женщина.

И, не дожидаясь ответа, легко соскочила с козел на землю, кинулась прочь, на ходу скидывая белое, увитое вкруг лба покрывало, побежала по откосу, потряхивая головой, высвобождая этим движением схваченные узлом волосы, так что они заструились пышным светло– золотистым каскадом по ее плечам и спине.

Пожилая матрона только и молвила ворчливо:

– Носится, как девчонка, право. Ни степенности тебе, ни достоинства.

– Позже все будет, матушка Дорофея, – произнес мужчина, тоже выходя из двуколки и беря под уздцы пофыркивающих после пробега мулов. В его греческом слышался заметный иноземный выговор. Он уверенно провел двуколку по небольшому склону к зарослям можжевеловой рощи и, покосившись на недовольно сопевшую спутницу, добавил: – Будет вам и степенность, и достоинство, и приказы, коими вы так восхищаетесь. Сейчас же она просто сама по себе – словом, Светорада, радость светлая!

Последние слова он произнес по– славянски. И хотя его спутница знала это непривычное для слуха византийцев иноземное имя госпожи, она тут же начала настаивать, чтобы он звал молодую женщину именем, данным ей при крещении: Ксантия, что значит рыжая, золотистая, светловолосая.

Мужчина никак не отреагировал. Он помог кряхтевшей Дорофее сойти с двуколки и, привязав мулов у можжевелового куста, направился к округлому камню, подле которого и растянулся на земле, удобно положив рядом свой недлинный тесак и закинув сильные руки за голову – всем видом демонстрируя, что собирается поспать.

Дорофея устроилась в сторонке, предварительно постелив на землю войлочный коврик, и сидела какое– то время со спицами и вязанием, все время ворча, что вон, дескать, госпожа Светорада (сама не заметила, как назвала хозяйку все тем же варварским имечком) бегает, как легкомысленная девица, да и ее охранник, что куль с мукой, свалился под куст, не заботясь об охране госпожи. Но уже через пару минут ее голос стал монотонным, заработавшие было спицы опустились и матрона стала похрапывать в этой сонной ранней тиши под шелест колышимых ветром ветвей можжевельника и кипариса.

Охранник на миг приподнял тяжелые веки, покосился на нее, хмыкнул и, повернувшись на бок, вновь задремал. Он знал, что Светорада долго будет плескаться в море – эта ее прихоть уже стала для охранника привычной, – и понимал, что мешать ей не следует. И пусть Дорофея ворчит, что он, дескать, плохо следит за госпожой Ксантией, но не ей, взятой в услужение, ставить тут свои условия. Дорофея могла бы и не ездить с ними по утрам к морю, но уж больно добросовестна, знает, что по здешним благонравным правилам наставница обязана сопровождать хозяйку. Ну а ее славянский раб Сила – или Силантий, как его окрестили в Царьграде,[1] – обязан везде охранять госпожу, владелицу богатого поместья Оливий и подругу знатного патрикия Ипатия Малеила. Но не стоять же ему над ней, когда она купается? Недаром ведь она выбирает для своих заплывов это тихое время, когда колокола в расположенном на горе монастыре Святого Пантелеймона еще не ударили, простые селяне только поднимают головы с ложа и никто не ведает, какое диво можно углядеть на морском берегу в этот предрассветный час.

А Светорада тем временем легко спускалась по склону, перескакивала с одного скалистого выступа на другой, пока не остановилась на округлом камне у самых вод Понта Эвксинского.[2] Справа лиловел в сероватой мгле далекий мыс. Вокруг стояла благостная тишина…

Светорада уронила на камень головное покрывало, отстегнула на плече заколку надетой наискосок накидки, стала расшнуровывать узкие башмачки желтой кожи. Почти у самых ее ног тихо шуршало море. Присев на камень, она опустила одну ногу в воду. Сейчас вода была тихая, как в озере, и теплая, словно подогретая, ласковая. Сквозь ее прозрачные всплески были видны волнующиеся внизу водоросли, а далее, где дно устилали мелкие камешки, море светлело. Светорада давно облюбовала это место для купания. Две скалы по бокам маленькой бухточки защищали ее от любопытных взоров, и молодая женщина стала снимать оставшуюся одежду: длинное платье с вышитой каймой внизу, тонкую рубаху. Стояла на камне – нагая и прекрасная, как сама праматерь Ева; точеное тело с тонкой талией и округлой грудью нежно белело в сероватом свете нарождавшегося дня, маленькие ступни ног переступали по гладкому камню. Светорада попробовала было вновь связать свои светлые кудрявые волосы в узел, вскинула руки, но потом передумала, позволив легкому ветерку играть рассыпавшимися локонами. Положив руки на гладкие округлые бедра, она какое– то время медлила, глядя туда, где необъятное море еще не отделилось от небосвода.

Там, в той стороне, за далекими берегами находилась ее родная земля – любимая и незабываемая Русь, варварская Скифия, как называли ее тут, в Византии. Некогда Светорада родилась в граде Смоленске на Днепре, там ее просватали за молодого князя Игоря Киевского, но по прихоти неспокойной судьбы она так и не стала княгиней, зато успела побывать и супругой воеводы в далеком Ростове, и женой хазарского царевича, и подругой печенежского хана.[3] А затем смоленская княжна попала в Византию и вот уже пять лет живет тут в богатстве и покое, почти довольная своей долей. Вот только… Только наедине с собой она могла признаться, как скучает по Руси. Оттого в ее устремленных на горизонт ясных светло– карих глазах – янтарных, как говорили о них ромеи,[4] – светилась эта потаенная тоска. Русь… Как же давно она не получала вестей оттуда! Как грустила по тем далеким, столь отличным от этих краев землям, по дубравам и могучим рекам, по деревянным крепостям и хороводам на ромашковых полянах. Русь!..

Светорада тряхнула головой, отгоняя негаданно нахлынувшую грусть. Глубже вздохнула, потянулась всем телом и, сложив руки над головой, легко и сильно прыгнула в воды ласкового моря.

…Легкий всплеск. Однако достаточно различимый, чтобы стоявший за выступом скалы раздетый молодой мужчина перестал вытирать свое мускулистое тело и оглянулся. Сперва он ничего не видел, кроме чуть отливавшего металлом моря, а потом его темные брови удивленно поднялись вверх, к мокрым завиткам волос, так как на блестящей поверхности моря показалась небольшая аккуратная головка и тут же начала удаляться, оставляя на воде след своими распущенными, похожими на водоросли волосами. Затем она опять нырнула и всплыла уже много дальше. Молодой человек даже перекрестился, словно увидел неведомое мифическое существо, но уже через миг его сложенные для крестного знамения пальцы застыли у плеча, ибо пловчиха вдруг сделала резкий, по– мальчишески размашистый гребок и благодаря легким движениям стала уплывать прочь, сильно и ловко загребая воду. И тогда он улыбнулся, довольно и радостно, будто в предвкушении чего– то приятного, медленно вошел в воду и поплыл.