Жюльетта Бенцони - На перекрестке больших дорог Страница 2

– Ничем, отец мой! Мой супруг был для меня самым главным в жизни. Я перестала жить с того дня, когда… – Она не договорила, закрыла глаза… На темном экране закрытых век ее безжалостная память рисовала образ крепкого человека, одетого во все черное, удалявшегося в лучах солнца. В руках он нес охапку женских волос, ее волос, пожертвованных в порыве отчаяния и брошенных под ноги, как сказочный ковер, человеку, отторгнутому своими братьями. С тех пор волосы отросли. Они обрамляли ее лицо, как золотой оклад, но она безжалостно убирала их назад, закрывала черной вдовьей вуалью или прятала под белым, накрахмаленным чепчиком. Она хотела бы еще больше приглушить красоту своего лица, особенно когда ловила на себе восхищенный взгляд Кеннеди или выражение преданности и обожания в глазах ее берейтора Готье… Вот почему она не расставалась со своей черной вуалью.

Брат Этьен окинул задумчивым взглядом гибкую фигуру, очарование которой не могло скрыть скромное черное платье, нежное лицо и губы, по-прежнему прелестные, несмотря на страдания, фиолетовые удлиненные глаза, блестевшие в горе так же, как они блестели от страстной любви. И добрый монах подумал: «Неужели Бог действительно создал подобную красоту, чтобы дать ей погибнуть, быть задушенной траурной вуалью в чреве старого овернского замка? Если бы у Катрин не было десятимесячного ребенка, она без раздумий последовала бы за своим горячо любимым супругом и прокаженным, сознательно отдавая себя в руки медленной смерти». И теперь брат Этьен подыскивал слова, способные пробить эту броню горя. Что сказать ей? Говорить о Боге – бесполезно. Что Бог для этой женщины, пылко влюбленной в одного-единственного человека. Ради Арно, своего мужа, ради любви к нему Катрин с радостью готова заложить тело и душу дьяволу… Поэтому странно было слышать его слова:

– Не надо терять веру в добрую судьбу. Очень часто она наказывает тех, кого любит, чтобы лучше их вознаградить впоследствии.

Красивые губы Катрин сложились в пренебрежительную улыбку. Она слегка пожала плечами:

– Зачем мне вознаграждение? Зачем мне бог, о котором вы, конечно, будете говорить, брат Этьен? Если случится чудо и бог явится мне, я скажу ему: «Сеньор, Вы Всемогущий Бог, верните мне моего мужа и заберите все остальное, заберите даже часть моей вечной жизни, но верните!»

В душе монах посчитал себя идиотом, но не показал и виду:

– Мадам, вы богохульствуете! Вы сказали: «Заберите все остальное». Имеете ли вы в виду под остальным и вашего сына?

Красивое лицо выразило беспредельный ужас.

– Зачем вы все это говорите? Конечно, нет, я вообще не говорила о моем сыне, а имела в виду все эти суетные вещи – славу, власть, красоту и тому подобное.

Она указала пальцем на кучу сверкающих вещей, лежащих на столе, порывисто взяла пригоршни драгоценностей и поднесла их к свету.

– Здесь есть на что купить целые провинции. Около года тому назад я их вернула и была счастлива отдать это богатство ему… моему мужу! В его руках они могли бы принести счастье ему и нашим людям. А теперь, – камни медленно потекли из ее рук многоцветным каскадом, – они просто украшения, не что иное, как камни.

– Они вернут жизнь и могущество вашему дому, госпожа Катрин, это вопрос времени. Я пришел к вам не только ради возвращения сокровищ. По правде говоря, я был послан к вам. Вас просит вернуться королева Иоланда.

– Меня? А я не думала, что королева помнит обо мне.

– Она никого и никогда не забывает, мадам… и тем более тех, кто ей был предан! Одно точно: она хочет вас видеть. Но не спрашивайте зачем, королева мне этого не сказала… Я даже не могу предположить.

Темные глаза Катрин разглядывали монаха. Кажется, бродячая жизнь была залогом его неувядающей молодости. Он совсем не изменился. Лицо, как всегда, было круглым, свежим и смиренным. Но страдания и невзгоды сделали Катрин подозрительной. Даже самое ангельское лицо для нее представляло угрозу, не был исключением и старый друг, брат Этьен.

– Что сказала королева, посылая вас ко мне, брат Этьен? Не могли бы вы передать ее слова?

Он утвердительно кивнул головой и, не спуская глаз с Катрин, ответил:

– Конечно. «Существуют страдания, которые невозможно умиротворить, – сказала мне королева, – но в определенных случаях отмщение может облегчить страдания. Пошлите лечиться ко мне мадам Катрин де Монсальви и напомните ей, что она по-прежнему принадлежит к кругу моих дам. Траур не отдаляет ее от меня».

– Я признательна за память обо мне, но не забыла ли она, что семья Монсальви находится в изгнании, объявлена предателями и трусами, разыскивается королевским наместником? Знает ли она, что избежать казни и застенков можно или умерев, или попав в лепрозорий? Недаром же королева упомянула о моем трауре. Но что она еще знает?

– Как всегда, она знает все. Мессир Кеннеди ей обо всем сообщил.

– Значит, весь двор судачит об этом, – с горечью сказала Катрин. – Какая радость для Ла Тремуя сознавать, что один из самых смелых капитанов короля находится в лепрозории!

– Никто, кроме королевы, ничего не знает, а королева умеет молчать, – возразил ей монах. – По секрету мессир Кеннеди сообщил ей, равно как предупредил местное население и своих солдат, что собственной рукой перережет горло тому, кто посмеет рассказать о судьбе мессира Арно. Для всего остального света ваш муж мертв, мадам, даже для короля. Думаю, вы мало знаете о том, что происходит под вашей собственной крышей.

Катрин покраснела. Это была правда. С того проклятого дня, когда монах отвел Арно в больницу для прокаженных в Кальвие, она не покидала дома, не показывалась в деревне, настолько она боялась местных жителей. Целыми днями она сидела взаперти и только в сумерки выходила подышать на крепостную стену. Она подолгу стояла неподвижно, устремив взгляд в одном направлении. Ее берейтор Готье, которого она спасла когда-то от виселицы, сопровождал ее, но оставался в стороне, не решаясь помешать размышлениям. Только Хью Кеннеди подходил к Катрин, когда она, закончив прогулку, спускалась по лестнице. Солдаты с состраданием и беспокойством смотрели на эту женщину, одетую в черное, стройную и гордую, которая всегда скрывала под вуалью свое лицо, выходя из дома. По вечерам, сидя вокруг костров, солдаты говорили о ней, о ее поразительной красоте, скрытой от всех уже десять месяцев. Среди них ходили всякие фантастические слухи. Говорили даже, что, сбрив свои сказочные волосы, красавица графиня подурнела и своим видом вызывает отвращение. Деревенские жители осеняли себя крестным знамением, когда видели ее на закате солнца в черном траурном одеянии, развевающемся на ветру. Понемногу красивая графиня де Монсальви стала легендой…