Джон Окас - Исповедь куртизанки Страница 2

Любовница Дюмонсо, мадам Фредерик, была самой элегантной женщиной, которую я когда-либо видела: стройная, высокомерная и чувственная. Ее украшения сверкали и звенели. Присутствие матери явно выводило ее из себя, и она потребовала, чтобы мать не только готовила, но и прислуживала ей. Дюмонсо воспротивился этому, пообещав нанять мадам Фредерик горничную, если она того хочет, но ему посоветовали придержать язык. Мадам Фредерик заставляла мать скрывать фигуру под мешковатой одеждой и носить убогую шляпку с широкими полями, чтобы спрятать лицо. Благодарная за то, что ее приютили, моя мать, обычно своенравная, не говорила ни слова против. Она не осмеливалась разжигать негодование мадам Фредерик.

Каждое утро мама посылала меня к мадам Фредерик с завтраком. Кровать мадам Фредерик, ее будуар, ванная и туалетный столик казались мне волшебной страной. При всем презрительном отношении к матери мадам Фредерик, казалось, полюбила меня. Она видела, какой интерес вызывают у меня всякие роскошные безделушки, и подарила мне несколько шелковых шарфиков, которые ей надоели. Она позволяла мне вертеться перед огромным зеркалом, что висело над туалетным столиком. Я расчесывала свои светлые локоны ее позолоченной щеткой, а она, словно прекрасная беспечная Венера, возлежала дезабилье на бархатных подушках дивана, румянила щеки и соски, восхищаясь своим отражением в ручном зеркале.

Я с нетерпением ждала, когда же наконец стану женщиной. Я хотела быть эффектной, носить украшения и шикарные платья, душиться дорогими духами, как мадам Фредерик. Я завидовала ей, потому что у нее было много красивых вещей. Ее шелковые трусики стоили больше, чем моя мать зарабатывала за год, а шелковые чулки были так изящны, что я кусала губы, чтобы не разрыдаться от обиды.

Однажды мадам Фредерик вернулась из магазина с очаровательной кофточкой моего размера.

– Ты хорошенькая девочка, Жанна, и умненькая, – сказала она мне, когда я ее надела. – Но красота поможет тебе добиться в этом мире большего, чем твой ум. Ты, моя дорогая, скоро поймешь, что многие мужчины глупы, но слепцов среди них мало.

По воскресеньям, после службы, я навещала тетю Элен. Она видела, какое влияние оказывает на меня мадам Фредерик, и не одобряла этого. Тетя Элен заставляла меня читать Библию, а потом читала мне нравоучения.

– Меж твоих ног спрятано великое сокровище, – говорила она. – Ты не должна отдавать его никому, только своему мужу, когда ваши отношения будут освящены церковью.

Я не понимала, почему женщине нельзя использовать все доступные средства, чтобы жить в комфорте и роскоши. Мадам Фредерик, всецело положившись на свою красоту, стала вожделенной наградой для мужчин, которые осыпали ее подарками. Она продавала себя дороже, чем моя тетя или мама. Первая обходилась со своим богатством слишком прижимисто, вторая слишком щедро раздавала его.

Однажды вечером, следуя за моим воображаемым другом Мсье Ренаром, я проскользнула в чулан для белья, который находился напротив спальни мадам Фредерик. В двери чулана не хватало дощечки, и я видела, как мадам сидит на постели, полируя ногти. Тут в комнату вошел Дюмонсо и приблизился к ней.

Она подняла руку.

– Я только что сделала прическу, Клод, – сказала она. – Можешь посмотреть, но трогать нельзя.

Он сел в кресло у кровати. Она расстегнула рубашку, чтобы он видел ее грудь. Я увидела, что он держит в руке маленькую розовую палочку и трясет ее. До сих пор все мои познания в мужской анатомии ограничивались тельцем малютки Клода. Я не сразу заметила, что брюки господина Дюмонсо расстегнуты и предмет, который он держит в ладони, соединен с его телом.

Я с интересом наблюдала, как Дюмонсо бьет себя. Он распалялся все сильнее, и вдруг все его тело содрогнулось, и из предмета в его руке вырвалась струйка похожей на молоко жидкости. После этого он откинулся в кресле с расслабленной улыбкой на лице. То, что он дергал, было раньше большим и твердым, а теперь словно сдулось.

Оказалось, у мужчин есть крохотный двойник – малютка-месье!

Мы прожили год в доме Дюмонсо, пока матери не удалось соблазнить рябого квартирмейстера по имени Николя Рансон и женить его на себе. Рансона перевели на Корсику. Превратившись в женщину замужнюю и респектабельную, мать оставила, меня, внебрачного ребенка, на попечение Дюмонсо и мадам Фредерик. Но они вели активную светскую жизнь, в которой не было места семилетней девочке. С горячего одобрения тетушки Дюмонсо поместил меня в Сен-Op, монастырь в самом центре Парижа, которым руководили сестры милосердия.

Жизнь в монастыре была тоскливой. Мать-настоятельница, старая карга, которую звали сестра Жюльэнн, отобрала все красивые платья, подаренные мне мадам Фредерик, и взамен выдала форменный балахон из грубого коричневого сукна и апостольник. Она показала, как обращаться с жесткой тканью и закреплять плат на голове, спуская складки вниз, под подбородок. Я ненавидела эту одежду и благодарила Бога, что в монастыре не было зеркал.

В первую ночь я рыдала на жесткой кровати в своей крохотной келье, пока не уснула. Но быстро поняла, что мне будет легче жить, если я буду вести себя так, как хотят монахини. Я усердно трудилась и слушалась наставниц. Я не выпускала из рук четки. Я была не самой умной из учениц, но училась прилежно.

Сестры милосердия давали крепкие знания по многим предметам, но главным и первостепенным оставалось религиозное образование, так что мне не удастся оправдывать свои поступки незнанием законов Божьих. Мы ежедневно читали катехизис, а монахини по любому поводу напоминали нам, как важно быть скромными и послушными.

Каждый день мы читали по-французски, по-английски и на латыни, изучали искусство и занимались музыкой. Сестра Катерина учила нас, как должны вести себя юные леди, рассказывала об этикете и аристократических манерах. Ей не нравился мой провинциальный акцент. По ее настоянию я учила новые слова, следила за интонациями, чтобы говорить так, как это принято в высшем обществе. Она заметила, что я шепелявлю, и показала, как от этого избавиться.

Чтобы сформировать у девочек достойный характер и сделать из нас хороших служанок при будущих мужьях, нас учили искусству хранения семейного очага. К моему ужасу, у меня обнаружился врожденный талант к кулинарии и шитью. Я старательно строила из себя посредственность. Сестра Августа ругалась, что я учусь вполсилы. Однажды мы с Бригиттой Руперт складывали под ее присмотром простыни в прачечной. Бригитта, надменная и плохо воспитанная девочка из очень богатой семьи, была одной из самых популярных в школе. Она частенько обижала меня, но могла бы и не делать этого. Прекрасно понимая, что значит мое происхождение, я, едва завидев ее, всегда испытывала желание убежать и спрятаться. В тот день в прачечной я очень нервничала и случайно опрокинула флягу с отбеливателем. Сестра Августа сказала, что я недостаточно внимательна, и ударила меня ротанговой розгой по пальцам. Я расплакалась. Такого болезненного унижения я никогда не испытывала. Дело не в ударе палкой, а в оскорбительности наказания, в том, что Бригитта была свидетелем моего унижения, смотрела на меня с презрительной улыбкой. Мне стало еще хуже, когда я представила себе, что Бригитта расскажет об этом остальным девочкам и они будут смеяться надо мной.