Барбара Картленд - Чарующий вальс Страница 2

— Леди просит передать вам вот это.

Слуга протянул золотой поднос, на котором лежал кулон из бирюзы, украшенный бриллиантами.

«Прелестная безделица, но, в сущности, недорогая», — некоторое время князь пристально смотрел на кулон.

Память воскресила прекрасное тело, белеющее в лунном свете, мягкие, теплые губы, трепетную грудь под его рукой. Казалось, он вновь слышал, как стучала кровь в висках, как громко бились рядом два любящих сердца.

Клеменс медленно протянул руку и взял кулон с подноса.

— Проводите леди ко мне.

Княгиня поднялась со стула.

— Пойду, отдохну перед балом.

Она улыбнулась, и никто, не говоря уж о муже, не мог бы предположить, какой внезапный страх охватил ее душу. Князь прошел вперед, чтобы отворить дверь жене, и, когда она вышла из комнаты, медленно побрел к камину. На его раскрытой ладони ярко синела бирюза, переливались окружавшие ее бриллианты.

Он узнал этот кулон — он сам подарил его Карлотте. В те годы Клеменс с трудом мог позволить себе такую роскошь, но никогда не жалел об этих деньгах. Он до сих пор помнил ночи, напоенные свежестью сирени, и их встречи в маленькой лесной часовне. После стольких лет в его сердце жили эти волшебные минуты. А ведь, сколько их было потом, уже совсем других, но по-своему прекрасных мгновений. Как молоды и безрассудны они были, рискуя всем ради тех тайных пылких поцелуев.

Князь неожиданно вздохнул. Карлотте, наверное, уже около сорока. Как жаль, что встреча с ней после стольких лет может нарушить прелесть его воспоминаний! Но все женщины, увы, одинаковы: не могут довольствоваться тем, что есть, и не ворошить прошлого.

Дверь отворилась. Князь выпрямился и ждал. Его легкая улыбка исчезла, и изменилось выражение глаз. Это была не Карлотта, а незнакомая ему девушка. Он никогда не встречал ее прежде.

Она приближалась к нему столь грациозно, что, казалось, плыла по ковру. Одета она была в дорожную накидку из зеленого бархата поверх белого муслинового платья; ее золотистую головку украшала крохотная шляпка с зелеными перьями. Из-под темных ресниц на князя смотрели синие глаза, такие же синие, как и у него.

Она подошла и склонилась в глубоком реверансе.

— Благодарю за то, что вы приняли меня, ваша светлость.

Перед ним было изящное лицо со вздернутым носиком, пухлыми, яркими губами. Но удивительнее всего были синие глаза.

— Кто вы?

— Меня зовут Ванда Шонберн. Моя мать сказала, что вы, должно быть, помните ее. Она написала вам.

Девушка держала конверт. Даже по прошествии долгих лет он сразу же узнал почерк графини Карлотты Шонберн. Не отрывая взгляда от девушки, князь, молча взял письмо. Он видел ее нежную, словно персик, кожу, легкий румянец на щеках, гордую посадку головы, изгибы тела под плотно прилегающим корсажем платья.

— Да, я помню вашу мать. — Клеменс с трудом узнал свой голос: чужой и далекий.

Затем он открыл конверт и принялся читать письмо:

«Я очень больна. Доктора сказали, что дни мои сочтены, и тогда Ванду отправят жить в Баварию к сестрам моего покойного мужа. Они старые и деспотичные, не понимают молодых людей. Позвольте ей почувствовать себя хоть немного счастливой, повеселиться, послушать музыку перед ее отъездом. Простите, что прошу вас об этом, но думаю, когда вы увидите Ванду, вы поймете меня.

Князь сложил письмо.

— Ваша мать умерла?

— Да, мамы не стало в начале лета. Вы… вы помните ее?

— Да, конечно, помню.

Внезапная улыбка осветила ее лицо, как лучик солнца, пробившийся сквозь апрельские тучи.

— Я так рада. Ведь я была почти уверена в том, что мама ошибается. У больных людей зачастую разыгрывается воображение, а мама болела очень долго.

— Конечно же, я не забыл ее, — повторил князь. Затем, пристально глядя в синие глаза, окаймленные темными ресницами, он неожиданно резко спросил: — Сколько вам лет?

— Будет восемнадцать в следующем месяце.

— В следующем, — прошептал князь, — и нарекли вас Вандой?

— Полное имя — Ванда Мария Клементина. — Девушка улыбнулась.

О Господи! Если нужны доказательства, вот же они. Имя Клементина дано в его честь. И вновь воспоминания о тех встречах в часовне захлестнули его настолько, что Ванда исчезла на какой-то миг. Уже Карлотта протягивала к нему руки, теплые губы ждут поцелуя, их тела трепещут от желания и счастья. Только у Карлотты серые глаза, а у Ванды синие — такие же синие, как и у него.

С трудом князь вырвался из плена воспоминаний, осознав, что девушка ждет его ответа. Он вспомнил, почему она здесь: он должен решить, останется она здесь или нет, сможет ли он подарить ей праздник.

— Итак, вы должны ехать в Баварию. — Он тянул время, стараясь собраться с мыслями.

— Так велела мама. Я стараюсь не думать о том, как будет плохо там без нее. Но мне некуда больше деваться. Ах, мне ненавистна даже мысль об этом. — В чистом юном голосе звучала страсть.

— Вам не нравятся ваши родственники?

— Я бы не сказала, они достаточно добры ко мне. Но я должна оставить здесь все, что мне близко и дорого, и потом… Австрия — моя родина…

— Вы любите Австрию?

— Конечно.

И как бывало раньше в момент озарения, ему показалось, что неожиданная вспышка осветила нужный ему квадрат и позицию пешек, которые он двигал на сложной шахматной доске жизни. Чудо, о котором он молил, было рядом.

— Вы говорите, что любите свою родину. В таком случае сможете ли вы сделать что-нибудь для нее?

— Конечно, все, что угодно.

— Вы уверены?

— Неужели я должна это объяснять? Поручите мне дело, и я выполню его, каким бы трудным оно ни оказалось. Я обещаю вам.

— Я верю, — князь помедлил, — а сейчас, прежде чем мы продолжим нашу беседу, хотел бы попросить у вас прощения за то, что забыл правила хорошего тона. Вы, конечно, утомлены и голодны после такого долгого путешествия.

— Нет, нет, не беспокойтесь, — живо ответила Ванда. — Я остановилась на постоялом дворе на окраине Вены. Мне хотелось привести себя в порядок перед визитом к вам.

Милая кокетливость девушки позабавила князя, и в то же время он одобрил ее разумное поведение. Она хотела произвести на него хорошее впечатление. Многое зависело от их первой встречи, поэтому она не позволила себе сразу предстать перед ним, не стряхнув дорожную пыль. Ванда переоделась и даже пообедала. Меттерних, как никто другой, ценил предусмотрительность. Что ж, она унаследовала не только синеву его глаз…

— Могу я хотя бы предложить вам сесть? — спросил князь с улыбкой, которая могла покорить любую женщину.