Елена Арсеньева - Русская лилия Страница 2

Брикстер заплакал навзрыд; его стенания подхватили другие пленники. Слезы Эдит падали на руки Ольги. Она снова закрыла глаза, отчаянно жалея, что очнулась, и мечтая скрыться под покрывалом беспамятства. Увидеть бы снова море… Хотя бы во сне…

— Вы меня и моих соратников считаете убийцами и злодеями, — сказал горец. — Нам не привыкать. Турки нас считали такими же, потом Каподистрия, продавшийся с потрохами русским, потом германцы, которые пришли с королем Оттоном… Где они теперь? Турки изгнаны, Каподистрия давно убит, Оттон бежал. А мы, маниаты[5], сулиоты[6], клефты[7], акриты[8], мы остались. Это наша страна, и не какому-то навязанному нам датскому мальчишке указывать нам, как жить. Он нам не нужен! Он должен умереть. Конечно, я был бы счастлив встретиться с ним лицом к лицу и сначала воткнуть ему в живот кинжал, а потом разнести пулей череп, как поступили с Каподистрией мои родственники, заплатившие за это жизнью. Но я еще необходим своей стране, я еще послужу ей во благо, а посмертная слава мне не нужна. Поэтому я подожду, пока Георг сам придет за женой.

— Георг? — сквозь всхлипывания выговорил Брикстер. — Датский мальчишка? Но ведь Георгом зовут вашего короля, и он родом из Дании… Помилуй меня Бог, о ком вы говорите? Не о короле, надеюсь?!

— О нем самом, — усмехнулся горец.

— Неужели эта леди…

— Она его русская жена.

— Королева Ольга? — раздался общий изумленный крик, и Ольга, открыв глаза, поймала печальный взгляд Эдит.

— Погодите, сэр, да нет, не может быть… — быстро заговорил Брикстер. — Я живу на свете сорок лет, а ни разу не видел нашу британскую королеву Викторию. Она обитает в своих дворцах. Я не могу представить, чтобы королева на ночь глядя отправилась на прогулку по Лондону в компании случайных знакомых! А эта леди именно так и поступила — пошла гулять по Афинам. Бросьте, это опять спекта… Простите, я не хотел! Я просто изумлен, как и мои спутники. Мы помним, как познакомились с этой леди на улице в Стамбуле, в Чукурджуме, как сговорились встретиться в Акрополе и погулять по нему на закате солнца… Но кто бы мог подумать!

— Двадцать греческих женщин не так болтливы, как ты один, англос, — презрительно прервал его горец. — Замолчи и дай отдохнуть госпоже. Берегите себя, ваше величество. Еды и воды будет вволю. Мне нужно, чтобы вы были живы и здоровы к тому времени, когда ваш супруг придет отдать свою жизнь в обмен на вашу. Или к тому времени, когда я пошлю ему голову, срубленную с вашего еще трепещущего тела. Вы меня поняли? О, диаболокос, она опять лишилась сознания!

Эти слова донеслись до Ольги сквозь блаженную, спасительную тьму беспамятства, в которое она вновь погрузилась почти с наслаждением.

За несколько лет до описываемых событий

Принц вошел во дворец первым. Тишина стояла полная, и только эхо шагов разнеслось по комнатам, как если бы оттуда кто-то ринулся его встречать. Например, придворные, заждавшиеся нового повелителя. Или прежний король со своей королевой и всем двором…

Но этого быть не могло. Король Оттон, обиженный на страну, которой он отдал лучшие годы жизни, отсиживается сейчас в Баварии. Королева Амалия, проклинаемая народом за то, что не подарила королю наследника и осталась чужой своим подданным, разделяет его изгнание. Их придворные разбежались по домам, опасаясь гонений от нового монарха за преданность прежнему, но в то же время надеясь, что он не сможет без них обойтись и рано или поздно призовет на службу.

Возможно, и призовет. Принц вполне отдавал себе отчет, что больше не сможет видеть вокруг знакомые по отцовскому дворцу и прежней жизни лица: светлоглазые, белокожие, обрамленные светлыми волосами. Теперь его станут окружать другие люди: смуглые, черноволосые, их темные глаза будут смотреть недоверчиво, недоброжелательно, может быть, враждебно. И только в его власти обратить эти чувства в преданность, уважение, любовь.

Однако он что-то застрял на пороге своего нового дома! Надо же наконец пройти этот просторный, гулкий, пустой вестибюль. Главное, чтобы никто не понял, что его одолела робость. Всю жизнь принц больше всего опасался, чтобы окружающие не подумали, что он чего-то боится. Из-за этого было наделано великое множество молодых глупостей, о которых теперь так приятно вспоминать. Его унылое прошлое младшего сына датского короля теперь казалось таким милым, спокойным…

По пути сюда принц учил язык своей новой страны, а заодно пословицы и песни. Он вообще любил народную речь. Как счастлив он был, узнав, что станет королем! Как страшно ему теперь! Его соотечественники сказали бы: «С берега море красиво, а с моря берег красив». А греки, наверное, выразились бы так: «Одни о бороде мечтают, другие, у кого есть борода, на нее плюют». Словом, не ценил он того, что имел. Успеет ли оценить то, что получит?

Принц обернулся к замершей на ступеньках дворца немногочисленной свите:

— Ну что, господа, мне нравится простор моего нового дворца. Насколько я понимаю, в Греции не принято загромождать комнаты мебелью.

На самом деле дворец показался ему крайне нелепым. А уж эти пустые покои… Но он был сыном короля и знал, что правда — это последнее, что стоит повелителю говорить своим подданным.

Вперед выступил человек в меховом плаще. Плащ отчаянно пах старым козлом. В первую минуту встречи принц едва сдержался, чтобы не зажать нос. Однако потом притерпелся. Как его, этого господина? Мавродис? Маврокидис? Маврокиди?.. Нет, не вспомнить. Самое ужасное — это фамилии греков… Имена-то легкие, с этими именами мы рождаемся и умираем: их через одного зовут Аполлон, или Сократ, или Диоген, или Адонис, или Гектор, на худой конец Петр, или Александр, или Георгий… А вот повторить фамилии невозможно с первого раза. Впрочем, принц тут же подумал, что его полное имя — Кристиан Вильгельм Фердинанд Адольф Георг Шлезвиг-Гольштейн-Зондербург-Глюксбургский — ни один грек не запомнит никогда в жизни. И ему стало смешно.

— Вы что-то хотите сказать, друг мой? — Принц с улыбкой взглянул на провожатого.

Встречающие говорили с ним по-немецки, он отвечал так же, но последние слова произнес по-гречески — мои кафэ, — и в свете невероятно яркой, огромной, воистину сказочной луны все увидели, что суровое, со сросшимися бровями лицо грека расплылось в довольной улыбке:

— Ваше величество…

Принц вздохнул. Он еще не был коронован и даже сам себя мысленно не называл королем. Церемония назначена на завтра. Но для этих людей, жаждавших спокойного развития страны, людей, уставших от войн и неурядиц, решение трех стран, от которых зависела сейчас судьба Греции, — Великобритании, Германии и России — посадить на греческий престол датского принца было равнозначно коронации. Поэтому он уже перестал смущаться, когда к нему обращались «ваше величество», хотя буквально сдергивать с лица стыдливую улыбку все еще приходилось.