Лариса Кондрашова - Приключения наследницы Страница 2

Он с трудом скрыл разочарование и упрямо сказал:

– Все равно!

Без каких бы то ни было пояснений. Но они меня, кстати, и не очень интересовали.

Сашка в отличие от многих крепостных был грамотен и даже просвещен. В свое время отец брал его с собой в Париж, где наш слуга научился довольно бойко говорить по-французски.

Со своими соотечественниками он легко находил общий язык в любой обстановке, и прав был Амвросий, отпуская парня со мной, – вряд ли бы еще кто из наших слуг оказался столь же сообразительным и знающим человеческую природу. А уж о женщинах-слугах и говорить нечего.

Оказалось, в дороге очень важно знать, с кем и как говорить, к кому обращаться, кому давать денег, кому не давать, кого просить, а на кого и прикрикнуть, посылая громы и молнии на того, кто препятствовал княжне, дочери боевого генерала, добираться в свое поместье!

Телега ехала медленно. Мужик-крестьянин вез на рынок в Москву брюкву, которая, наверное, при более быстрой езде могла бы вывалиться из его хлипкой повозки. И глупо было бы сетовать на медлительность повозки, вспоминая изречение опытных путешественников: лучше плохо ехать, чем хорошо идти.

Сашка быстро сговорился с крестьянином, посулив ему хорошо заплатить, причем я даже не представляла себе, что значит – хорошо? У Сашки было дорожных три рубля – как наказывал Амвросий, на все про все, – и он волен был платить кому угодно и сколько угодно с одним условием: денег должно было хватить на то, чтобы добраться до нашего московского дома в Поварском переулке.

Теперь Сашка шел рядом с телегой, говоря о том о сем, а я и мой чемодан с вещами тряслись в сей бедной повозке.

Подумать только, княжна Болловская, единственная наследница прежде богатого и знатного рода, едет в Москву на телеге, как простая крестьянка!

Я не оговорилась, употребив слово «прежде». О богатстве Болловских теперь можно было лишь вспоминать с тихой грустью, потому что от него нынче почти ничего не осталось.

Вернее – если не касаться земли как недвижимости, – осталось лишь то, что перед войной было припрятано в нашем имении Дедово.

В конце весны этого года наш дом в Петербурге остался под присмотром двух слуг, а все остальные выехали с нами в Дедово. Подумать только, прошло всего каких-нибудь полгода, вместивших в себя такие значительные события, которые полностью перекроили мою жизнь. Или по крайней мере должны были перекроить.

Во-первых, я осталась сиротой. Мой отец погиб на поле брани, а мать умерла. Оба этих прискорбных события произошли в небольшой жизненный период длиной всего два месяца.

Именно столько времени отделяли меня от той поры, когда я жила со своими родителями и считалась юной наивной девушкой, ни на что серьезное не способной по причине малого возраста. То есть меня лелеяли и баловали, стараясь не особенно загружать мою легкомысленную голову. Ребенок! Так считал отец, и так говорила обо мне мать.

И вот в одно мгновение жизнь заставила меня решать вопросы, о которых прежде я не имела понятия.

Для начала, например, предстояло выяснить, какими средствами к существованию я располагаю. Что у меня есть, чего нет, и как привести мои дела в порядок, возможно, избавившись от некоторой части недвижимости, чтобы сберечь то, что осталось.

В памяти моей отчетливо отпечаталась картина летнего утра в имении Дедово, когда наш дворецкий Амвросий и повар Фрол под руководством моего отца тащили огромный тюк с фамильным серебром и еще какими-то наиболее ценными вещами, чтобы закопать в саду до лучших времен.

Понятное дело, никто из них не подумал взять меня с собой, чтобы показать место захоронения. Да и вряд ли мне самой такое пришло бы тогда в голову. А жаль...

Мне помнилась мама, ломавшая руки и причитавшая, что ей теперь будет нечего надеть, что она бедная, как мещанка из пригорода: папа приказал закопать и шкатулку с мамиными драгоценностями. Я не совсем поняла, почему мама сравнивает себя с какой-то мещанкой, но благоразумно не стала ее о том спрашивать.

Теперь я удивлялась, что ценности закопали именно в имении, а не повезли с собой в Петербург. Неужели отец боялся, что войска Наполеона смогут захватить и столицу России? Но он сам был военным и руководствовался совсем другими соображениями, в которые сейчас мне все равно не проникнуть.

В общем, мы срочно вернулись в Петербург, откуда отец в тот же день убыл в войска, хотя, насколько я могла судить, он был скорее разведчиком, чем боевым офицером.

Армия Наполеона наступала на пятки нашей армии, которая стремительно отходила к Москве, успевая, впрочем, давать какие-то генеральные сражения. Я чувствовала себя оглушенной, когда наши знакомые в Петербурге обсуждали детали того или иного сражения, спорили со знанием дела о количестве пушек и правильности или неправильности маневров русской армии и называли фамилии боевых офицеров, которые мне ничего не говорили.

Если мне случалось при этих разговорах присутствовать, я лишь хлопала глазами, мечтая побыстрее уйти и заняться чем-нибудь более интересным.

Теперь я с запоздалым сожалением понимала, что надо было проявлять побольше интереса к войне, к тому же имея отцом офицера Особенной канцелярии Главного штаба. Хотя бы из уважения к памяти родителя и к его многочисленным наградам, хранящимся у меня как у единственной наследницы.

Вполне возможно, что я бы могла рассчитывать на пенсию как несовершеннолетняя дочь своего родителя, много лет состоявшего на государственной службе. Но это упоминание о пенсии казалось мне неподобающим. Пенсию я представляла как мизерную помощь государства вконец обедневшим своим согражданам, у каковых почти не имеется других средств к существованию.

Благодаря положению отца перед самой войной мы жили в Париже, и моя мама блистала своей красотой и прекрасным образованием не только в среде русского общества, но и во французском высшем свете, где моих родителей частенько принимали.

Отец был блестящим российским офицером, тогда еще полковником, умным и веселым, хорошим рассказчиком и потому легко сходился с людьми. Он заимел себе друзей даже в министерстве Франции. В одном из разговоров, случайно мной подслушанном, упоминалось имя князя Талейрана – министра иностранных дел.

Папа одним из первых узнал о том, что Наполеон готовится к нападению на Россию, и написал об этом императору Александру.

Меньше чем за год до начала войны нашей семье пришлось уехать в Петербург, а вернуться в Париж уже не довелось.

В Петербурге стало известно, что французская полиция провела обыск в нашем парижском доме и обнаружила некий документ, позволяющий этой почтенной организации обвинить моего отца в шпионаже.