Саманта Джеймс - Идеальный выбор Страница 20

— Отличная мысль, — похвалил он Девон и тотчас перешел к сугубо деловому тону: — Кажется, вы упоминали, что знаете буквы?

— Да, мама обычно изображала их прямо на земле, когда мы гуляли. Думаю, я их помню. — Соединив перед собой кончики пальцев обеих рук и прикрыв глаза, Девон начала вслух произносить названия букв алфавита.

— Отлично. — Себастьян одобрительно кивнул. — Это значительно упростит дело.

Так и начались их занятия.

Следующие четыре дня Девон и Себастьян занимались ее образованием с девяти утра и до четырех часов дня, уединившись либо в библиотеке, либо у него в кабинете. Делали перерыв только на ленч, а заканчивали к чаю. Себастьян был человеком слова, весьма пунктуальным и никогда не запаздывал к началу занятий.

К тому же он был твердым приверженцем раз навсегда усвоенных привычек.

Неудивительно, что Девон испытывала острое чувство вины, когда остановилась однажды утром у двери его спальни.

Соблазн был непреодолимым. Горничная только что вышла из комнаты с охапкой постельного белья в руках. Девон была уже хорошо знакома с заведенными в доме порядками. Она знала, что служанка сюда уже не вернется. И Себастьян тоже — она слышала раскаты его баритона, доносившиеся с нижнего этажа.

Затаив дыхание, Девон вошла в спальню.

Комната была совершенно в духе ее хозяина: строгих пропорций, затемненная, обставлена красивой мебелью. Девон прошла мимо большой кровати с четырьмя столбиками для балдахина. С отчаянно колотящимся сердцем открыла она дверцу массивного зеркального шкафа. Ее обволокло запахом свежего, накрахмаленного белья — запахом Себастьяна. Стараясь ничего не сдвинуть с места, Девон пошарила одной рукой за стопкой аккуратно сложенных шейных платков. Дотрагиваясь до вещей Себастьяна, она испытывала такое чувство, словно дотрагивается до него самого. Прогнав по возможности от себя это странное и возбуждающее ощущение, она возобновила свои поиски.

Какая досада! Там ничего не было.

Она огляделась и увидела бюро со множеством выдвижных ящиков. Сердце вновь сильно забилось от страха и волнения, но Девон все же выдвинула верхний ящик. От этого движения опасно накренилась стоящая на крышке бюро ваза в форме античной урны, Девон едва успела ее подхватить. Ругнув себя, она выдвинула следующий ящик. Сдерживая нетерпение, открыла третий. В луче света, падающего через окно, в этом третьем ящике что-то сверкнуло. Неужели это ее ожерелье? Вне себя от волнения, Девон потянулась за ним.

В эту минуту что-то дотронулось до ее юбки. В полной панике Девон посмотрела вниз. С нервным смешочком наклонилась, чтобы погладить Банни по голове, потом снова запустила руку в ящик бюро.

И тут она услышала предостерегающее ворчание собаки.

Девон застыла на месте, выдернув руку из ящика. Даже не поворачивая головы, она поняла, что поймана на месте преступления. Черт возьми, как мог этот большой мужчина подойти настолько бесшумно?

Она обернулась. Себастьян стоял в трех шагах от нее в непринужденной позе, скрестив руки на груди и прислонившись одним плечом к стене. Обтягивающие коричневые панталоны обрисовывали каждый мускул сильных ног. На ногах начищенные до сияющего блеска черные короткие сапоги.

Он казался совершенно невозмутимым. Даже вполне доброжелательным. Неужели этого человека ничто не в состоянии вывести из себя? Он неправдоподобно спокоен. Но у Девон все задрожало внутри, когда она поняла, что эта внешняя невозмутимость опасна. Черты его смуглого лица как бы заострились, квадратный подбородок выступил вперед, и даже ямочка на нем обозначилась четче.

Щеки у Девон вспыхнули огнем, но она не испугалась.

— Ну, Девон, — заговорил Себастьян холодно-вежливым тоном, — вы можете хоть что-нибудь сказать в свое оправдание?

— Да, — огрызнулась она. — Вы что, вечно намереваетесь ко мне подкрадываться?

Лицо у Себастьяна стало еще более мрачным.

— Подозреваю, что вы мне и на этот раз скажете, что вы не воровка.

— Совершенно верно. Я ищу свое ожерелье.

— Почему вы не попросили его у меня?

— А вы бы мне его отдали? — выпалила Девон в ответ.

Какая-то тень промелькнула по его лицу, и тень эта почему-то вызвала у Девон мгновенную вспышку гнева.

— Отдали бы? — потребовала она.

— Не знаю.

Гневное возмущение вспыхнуло в ее глазах.

— Тогда вам понятно, почему я не попросила вас. И во всяком случае, это вы — вор! Вы украли у меня ожерелье, Себастьян.

— То, что у вас когда-то было ожерелье, еще не свидетельствует о том, что вы являетесь его владелицей. Напомню вам, что замочек сломан.

— Это я его сломала!

— Хорошо, что вы хоть это признаете. Подозреваю, что нет нужды спрашивать, при каких обстоятельствах это произошло.

Последние слова сопровождались весьма выразительным, «понимающим» движением бровей.

Даже если бы он спросил, при каких обстоятельствах, Девон ему не сказала бы. Она никогда не забывала о том, как случилось, что она сломала замочек ожерелья. Она в те уже далекие годы редко спрашивала мать о своем отце, поняв, насколько мучительны для той подобные расспросы. Мама почти ничего не говорила о нем, но каждый раз неизменно упоминала, что он был человеком знатного происхождения. Эти скудные сведения не приносили Девон ни пользы, ни радости, тем более что дети, с которыми она иногда играла, смеялись над ней и дразнили ублюдком.

— Ты говорила, что мой папа джентльмен, — сказала Девон однажды матери, горько расплакавшись.

— Он им и был, — коротко ответила та, и лицо ее исказила боль.

— Тогда почему другие дети называют меня ублюдком? — выкрикнула Девон. — Почему?

В жизни ей не забыть потрясенный взгляд матери, когда та бережным движением отвела прядь волос со щеки дочери и произнесла горестно и нежно:

— Девон… Бедная ты, бедная моя девочка.

Тогда мать и рассказала ей всю правду.

— Однажды летом, в то время я была совсем молодая и служила гувернанткой у племянниц хозяев дома в одной очень богатой семье, я полюбила… Полюбила сына хозяев. Это подарок от него. — Она дотронулась до ожерелья у себя на шее. — Я была глупа, не понимала, что он мне не пара, он, со своим огромным богатством и знатностью. Когда я говорила ему о своей любви, он сказал, что не может… не хочет на мне жениться. Он… бросил меня.

Итак, это оказалось правдой. Ее отец — человек знатный.

Но вряд ли порядочный.

Голос матери дрогнул, и она продолжала:

— Я уехала в Лондон, собственной семьи у меня не было, я осталась совсем одинокой. Через несколько недель я узнала, что твой отец погиб во время несчастного случая на скачках. А потом поняла, что ношу под сердцем его ребенка. — Слова, казалось, застревали у нее в горле. — Работы было мало, но я не могла отказаться от тебя… не могла! И не могла обратиться к его родным. Возможно, из гордости. А возможно, из упрямства, такого же, как у тебя. Но больше всего меня мучил страх, о, какой страх! Его семья была настолько влиятельной и богатой, что тебя могли отнять у меня, а я поняла, что не могу этого допустить, особенно когда увидела тебя. — Лицо у мамы вдруг сделалось задумчивым, она долго молчала, перебирая пальцами ожерелье у себя на шее. — Ты унаследовала его вспыльчивость, — продолжила она шепотом. — Его порывистость. И у тебя такие же глаза, какие были у него.

Но, слушая признания матери, Девон с каждой минутой все сильнее пылала негодованием — таким, какого никогда не замечала у Амелии. Она злилась на то, что мама страдает от неутолимой печали, которую и сейчас видела у нее в глазах.

Несмотря на то что он от нее отказался, мать не перестала любить отца. Девон же его ненавидела за то, что он причинил им столько горя.

— Зачем ты это носишь? — закричала тогда она и сорвала ожерелье с шеи матери. — Зачем?

Мать заплакала.

То был их последний разговор об отце. И последний случай, когда дочь довела мать до слез. Но Девон не могла простить себе этого случая — она поняла, какую великую ценность представляло ожерелье для матери…

Девон медленно подняла глаза на Себастьяна и проговорила с нескрываемой злостью:

— Это мое ожерелье! Его подарил моей матери… очень богатый человек.

— Ваши возражения становятся утомительными, Девон. Должен признать, что в вас произошла замечательная перемена. Я почти полностью уверовал в то, что вы не воровка. Но сейчас мне кажется, что я должен вас предостеречь. Я терпеть не могу, когда меня используют. И не желаю быть обманутым.

Обманутым! Девон процедила сквозь зубы:

— Я обещала маме, что никогда не стану воровкой, проституткой или нищенкой, и я сдержу слово!

Его молчание ясно свидетельствовало о недоверии. В полном бешенстве она обозвала Себастьяна таким нецензурным словом, что он ушам своим не поверил.

— Ругательствам вы тоже научились от матери?

— Мама ни разу не слышала, чтобы я выругалась. Она была самым добрым, самым деликатным человеком из всех, кого я знала, и я ни за что не унизила бы ее подобным образом. А вы — дело другое.